Действующие лица:
Искра Полякова – Савичева
Зина Коваленко- Тиукова
Лену Бокову – Филиппова
Вика Люберецкая – Яшкина, Бобылькова
Сашка Стамескин
Пашка Остапчук
Валька Александров
Жора Ландыс
Артем Шефером – Гагулин
Вовик Храмов – Коробков Даниил
Валентина Андроновна – Ивчикова
Романихин
Леонид Сергеевич Люберецкий –
Мать Искры – Давыдова
Юра
Сережа
Мама Зины – Наумова
Отец Зины
Роза – Осинцева

(на сцене Искра, Лена, Вика, Зина, Валька, Жора, Артем, Пашка, Саша. В центре стоит Романихин. Создается впечатление школьной выпускной фотографии. Появляется Борис)

Борис: – От нашего класса у меня остались воспоминания и одна фотография. Групповой портрет с классным руководителем в центре, девочками вокруг и мальчиками по краям. Фотография поблекла, а поскольку фотограф старательно наводил на преподавателя, то края, смазанные еще при съемке, сейчас окончательно расплылись; иногда мне кажется, что расплылись они потому, что мальчики нашего класса давно отошли в небытие, так и не успев повзрослеть, и черты их растворило время.
Глава 1
Сцена №1
Зина: – — Ясненько-ясненько-прекрасненько! Я все поняла мама. (накидывает дверной крючок, начинает срывать с себя одежду, разбрасывая ее, доходит до трусиков, оттягивает резинку и отпускает, затем подходит к зеркалу, оценивает себя, напевая «Утомленное солнце».) – Подождите, вы еще не так будете на меня смотреть!
(Раздается звонок, Зиночка, одеваясь, бежит открывать)

Зина: — Кто там?
Искра: — Это я, Зиночка. (заходит)
Зина: — Искра? Знала бы, что это ты, сразу бы открыла. Я думала…
Искра — Саша из школы ушел.
Зина — Как ушел?
Искра — Совсем. Ты же знаешь, у него только мама. А теперь за ученье надо платить, вот он и ушел.
Зина: — Вот ужас-то!
Искра (смотрит на покрасневшую Зиночку) — Что ты натворила?
Зина — Я? Да что ты! Я ничего не натворила.
Искра — Не смей врать. Я прекрасно знаю, когда ты краснеешь.
Зина — А я не знаю, когда я краснею. Я просто так краснею, вот и все. Наверное, я многокровная.
Искра — Ты полоумная, Лучше признайся сразу, тебе же будет легче.
Зина (тяжело вздыхая) — А! Просто я пропадушка.
Искра — Кто ты?
Зина — Пропадушка. Пропащий человек женского рода. Неужели не понятно?
Искра — Болтушка. Разве можно с тобой серьезно разговаривать? Представляешь, Саша — с его-то способностями! — не закончит школу. Ты соображаешь, какая это потеря для всех нас, а может быть, даже для всей страны! Он же мог стать конструктором самолетов. Ты видела, какие он делал модели?
Зина — А почему Саша не хочет пойти в авиационную спецшколу?
Искра — А потому что у него уши! Он застудил в детстве уши, и теперь его не принимает медкомиссия.
Зина (ехидно) — Все-то ты знаешь! И про модели, и про уши.
Искра — Нет, не все. Я не знаю, что нам делать с Сашей. Может, пойти в райком комсомола?
Зина — Господи, ну при чем тут райком? Искра, тебе за лето стал тесным лифчик?
Искра — Какой лифчик?
Зина — Обыкновенный. Не испепеляй меня, пожалуйста, взглядом. Просто я хочу знать: все девочки растут вширь или я одна такая уродина?
Искра — Не тем ты интересуешься, Зинаида. Совершенно не тем, чем должна интересоваться комсомолка.
Зина — Это я сейчас комсомолка. А потом я хочу быть женщиной.
Искра (кричит) — Как не стыдно! Нет, вы слыхали, ее мечта, оказывается, быть женщиной. Не летчицей, не парашютисткой, не стахановкой, наконец, а женщиной. Игрушкой в руках мужчины!
Зина — Любимой игрушкой. Просто игрушкой я быть не согласна.
Искра — Перестань болтать глупости! Мне противно слушать, потому что все это отвратительно. Это буржуазные пошлости, если хочешь знать.
Зина — Ну, рано или поздно их узнать придется! Но ты не волнуйся, и давай лучше говорить о Саше. (в зал) Еще год назад имя Сашки Стамескина склонялось на всех педсоветах, фигурировало во всех отчетах и глазело на мир с черной доски, установленной в вестибюле школы. Сашка воровал уголь из школьной котельной, макал девичьи косы в чернильницы и принципиально не вылезал из «оч. плохо». И тут на безмятежном Сашкином горизонте возникла Искра. К Ноябрьским Искра подала заявление в комсомол, выучила Устав и все, что следовало выучить, но это было пассивным, сопутствующим фактором, это могла вызубрить любая девчонка. А Искра не желала быть «любой». И, собираясь на первое комсомольское собрание, делая первый шаг навстречу своей звезде, Искра добровольно взвалила на себя самое трудное и неблагодарное, что только могла придумать.
Сцена 2
(выступление комсомольского собрания)
Искра: — Не надо выгонять из школы Сашу Стамескина! Перед лицом своих товарищей по Ленинскому комсомолу я торжественно обещаю, что Стамескин станет хорошим учеником, гражданином и даже комсомольцем. (ей аплодируют) (про себя) Жаль, мама не слышала…
Зина – Ненормальная! Нашла кого перевоспитывать! Да он же поколотит тебя. Или… Или знаешь, что может сделать? То, что сделали с той девочкой. в парке, про которую писали в газетах? А если он завтра вообще в школу не явится, что ты будешь делать, а?
Искра – сама к нему пойду!
Зина – я с тобой!
Искра – Я обещала комсомольскому собранию, что сама справлюсь со Стамескиным. Понимаешь, сама! (В зал) Стамескин рисовал самолеты. Немыслимые, сказочно гордые самолеты, свечой взмывающие в безоблачное небо.
Стамескин – Чего приперлась?
Искра (берет один рисунок) – таких самолетов не бывает!
Стамескин – Что ты понимаешь!
Искра (раздеваясь) — Интересная конструкция. Но самолет не взлетит.
Стамескин — Почему это не взлетит? А если взлетит?
Искра — «Если» в авиации понятие запрещенное. В авиации главное расчет. У тебя явно мала подъемная сила.
Стамескин — Что?
Искра — Подъемная сила крыла. Ты знаешь, отчего она зависит? (Саша молчит) Ты придумываешь свои самолеты исходя из эстетики, поэтому они никогда не взлетят! А для того, чтобы они взлетели необходим сущий пустяк – расчет. Поэтому собирайся, мы сейчас идем во Дворец Пионеров, там авиационный кружок есть!
Стамескин – Ладно! Только вдвоем пойдем, иначе сбегу! ( в зал) И мы пошли вместе, хотя Искру интересовали совсем не самолеты, а звучный Эдуард Багрицкий. Но сейчас главным было авиамоделирование, элероны, фюзеляжи и не вполне понятные подъемные силы. И она не сожалела об отложенной поэме, а гордилась, что наступает на горло собственной песне.
Вот об этом-то, о необходимости подчинения мелких личных слабостей главной цели, о радости преодоления и говорила Искра, когда мы шли во Дворец пионеров.
Искра — Человек не может рождаться на свет просто так, ради удовольствий— Иначе мы должны будем признать, что природа — просто какая-то свалка случайностей, которые не поддаются научному анализу. А признать это — значит, пойти на поводу у природы, стать ее покорными слугами. Можем мы, советская молодежь, это признать? Я тебя спрашиваю, Саша.
Стамескин — Не можем
Искра — Правильно. А это означает, что каждый человек -понимаешь, каждый! — рождается для какой-то определенной цели. И нужно искать свою цель, свое призвание. Нужно научиться отбрасывать все случайное, второстепенное, нужно определить главную задачу жизни…
— Эй, Стамеска! (откуда-то из темноты появляются трое) — Куда топаешь, Стамеска?
Стамескин — По делу
Старший — Может, подумаешь сперва? Отшей девчонку, разговор есть.
Искра — Назад! Сами катитесь в свои подворотни!
Парень (ехидно) — Что такое?
Искра (толкает парня) — Прочь с дороги! (берет за руку Стамескина)
Старший — Ну, гляди, бомбовоз! Попадешься нам — наплачешься!
Искра — Не оглядывайся! Они все трусы несчастные.
Стамескин — Знала бы ты…
Искра — Знаю! Смел только тот, у кого правда. А у кого нет правды, тот просто нахален, вот и все. (в зал) Через полмесяца после встречи с прежними Сашкиными друзьями я вновь столкнулась с ними — уже без Саши. Она вбежала в темный и гулко пустой подъезд, когда ее вдруг схватили, стиснули, поволокли под лестницу и швырнули на заплеванный цементный пол. Саша – Нет, ее совсем не собирались бить, ее намеревались просто ощупать, обмять, обтискать, «полапать», как это называлось у мальчишек. И когда Искра это сообразила, страх ее мгновенно улетучился, а гнев был столь яростен, что она задохнулась от этого гнева. Вонзилась руками в чью-то руку, ногами отбросила того, что лез под юбку, сумела вскочить и через три ступеньки взлететь по лестнице в длинный коридор. Она ворвалась в комнату без стука: красная, растрепанная, в пальтишке с выдранными пуговицами, все еще двумя руками прижимая к груди сумку с учебниками. Ворвалась, закрыла дверь и привалилась к ней спиной, чувствуя, что вот-вот, еще мгновение — и рухнет на пол от безостановочной дрожи в коленках.
Искра: Меня задержали. Там, внизу. Извини, пожалуйста. (падает на табурет и плачет) Шапочку жалко. Мама расстроится, заругает меня за шапочку. ( в зал) Сашка вылез из-за стола, молча отодвинул суетившуюся мать и вышел.
Вернулся он через полчаса. Положил перед Искрой ее голубую вязаную шапочку, выплюнул в таз вместе с кровью два передних зуба, долго мыл разбитое лицо. Искра уже не плакала, а испуганно следила за ним; он встретил ее взгляд, с трудом улыбнулся:
Стамескин (улыбаясь) – Ну, будем заниматься?
(Снова комната Зины, продолжается их разговор с Искрой)
Искра — Может быть, мы соберем ему эти деньги?
Зина — Вот ты — то умная-умная, а то — дура дурой! Собрать деньги — это ты подумала. А вот возьмет ли он их?
Искра — Возьмет
Зина — Да, потому что ты заставишь. Ты даже меня можешь заставить съесть пенки от молока, хотя я наверняка знаю, что умру от этих пенок. Это же милостынька какая-то, и поэтому ты дура. Дура, вот и все. В смысле неумная женщина. Ему нужно устроиться на авиационный завод!
Искра (неуверенно) — Ему нужно учиться. Думаешь, это так просто? Это совершенно секретный завод, и туда принимают только очень проверенных людей.
Зина: Сашка-шпион?
Искра: Глупая, там же анкеты. А что он напишет в графе «отец»? Что? Даже его собственная мама не знает, кто его отец.
Зина: Что ты говоришь? А Вика Люберецкая? Я сама попрошу! Вика – золотая девчонка, честное комсомольское.
Искра: У тебя все золотые.
Зина: Ну, хоть раз, хоть разочек доверь мне. Хоть единственный, Искорка!
Искра: Хорошо. Но не откладывать. Завтра.
Зина: Вот спасибо! Увидишь сама, как замечательно все получится. Дай, я тебя поцелую за это. (целует)
Искра: Ты не можешь без глупостей. Я – к Саше! Как бы он чего-нибудь от растерянности не наделал.
Вика— Здравствуй, Искра. Кажется, ты хотела, чтобы Стамескин работал у папы на авиационном заводе? Можешь ему передать: пусть завтра приходит в отдел кадров.(уходит)
Искра (вдогонку)— Спасибо, Вика.
Глава 2

Жора – Говорил Артем всегда скверно и хмуро стеснялся. Ему мучительно не хватало слов, и спасительное «это» звучало в его речах чаще всего остального. Тут была какая-то странность, потому что читал Артем много и жадно, письменные писал не хуже других, а с устным выходила одна неприятность. И поэтому Артем еще с четвертого класса преданно возлюбил науки точные и люто возненавидел все предметы, где надо много говорить. Приглашение его к доске всегда вызывало приступ веселья в классе.

Артем — Ну, я же с тобой нормально говорю?! И ничего у меня не болит, и пот не прошибает, и про этого… про Рахметова могу рассказать. А в классе не могу.
Жора — Ну, еще бы. Ты у доски помираешь, а она гляделки пялит.
Артем — Кто она? Кто она? Ты, это… Знаешь, кончай эти штучки. Я расчет получил, что работал летом. Мне, это, шестнадцать. Дата?
Жора — Дата.
Артем: Хочу, это… (солидно помолчав) Отметить хочу.
Ландыс: Нужён список. Не весь же класс звать. (берет бумагу и карандаш) Ты, я, Валька Александров, Пашка Остапчук… Девчонок пиши сам.
Артем (испуганно): Нет, нет, зачем это? У тебя почерк лучше: натренированный.
Ландыс (с удовольствием): Это точно. Знаешь, куда я письмо накатал? В Лигу Наций насчет детского вопроса. Может, ответят? Представляешь, марочка придет!
Артем: Вот и давай. С кого начнем?
Ландыс (смеясь): Задача! Лучше скажи, кого записывать, кроме Зинки Коваленко.
Артем: Искру. Ну, кого еще? Еще Лену Бокову, она с Пашкой дружит. Еще…
Ландыс (перебивая): Еще Сашку Стамескина. Из-за него Искра надуется ,а без Искры…
Артем: Без Искры нельзя. (машет рукой) Пиши Стамескина.
Ландыс: И Вику Люберецкую.
Искра — Эта открытка не розыгрыш?
Артем — Ну, зачем? Я, это… Шестнадцать лет.
Искра — А почему не твой почерк?
Артем — Жорка писал. Я — как курица лапой, сама знаешь.
Вика (насмешливо) — У нашей Искры недоверчивость прокурора сочетается с прозорливостью Шерлока Холмса. Спасибо, Артем, я обязательно приду.
(День рождения Артема в его комнате. Вика, Пашка, Валька, Ландыс, Зина, Искра, Артем)
Валька (Артему): Мировые у тебя старики. У меня только и слышишь: Валька, ты что там делаешь?
Пашка: Заа тобой, Эдисон, глаз нужен, а то ты такое изобретешь.
Валька: Я уже изобрел и сейчас продемонстрирую. (приносит примус с приделанной на шланге клизмой. Начинает «накачивать» примус)
Пашка: Эдисон кого-нибудь спалит!
Искра: У Эдисона тоже не все получалось.
Пашка: Может, мне Вальку разок за уши поднять? Эдисона один раз подняли, и
он сразу стал великим изобретателем.
Искра: Я считаю, что человеку нельзя связывать крыльев. Если человек захочет изобрести полезную для страны вещь, ему необходимо помочь. А смеяться над ним просто глупо! (Примус неожиданно вспыхивает. Ландыс курткой сбивает пламя. В присутствии Вики он молчалив, и пламя он сбивает молча, деловито, точно)
Вика: Глупо по всякому поводу выступать с трибуны.
Искра: Нет, не глупо. Глупо считать себя выше всех только потому, что…
Валька (миролюбиво): Девочки, девочки, я фокус знаю!
Пашка: На сегодня хватит. Эдисон, если ты еще что-нибудь подпалишь, я тебе точно голову откручу.
Вика (Искре, улыбаясь): Ну, договаривай. Так почему же? (Искра молчит) Потому что у меня папа – крупнейший руководитель? Ну, и что же здесь плохого? Мне нечего стыдиться своего папы…
Зина (отчаянно кричит): Артемон! Налей мне ситро, Артемон…
(Все хохочут.)
Искра – А теперь все вместе споем.
(Поют «Орленка». Зина и Артем неожиданно оказываются рядом)
Зина (виновато): Ты прости, пожалуйста, что я назвала тебя Артемоном. Я вдруг назвала, понимаешь? Я не продумывала, а – вдруг. Как выскочило.
Артем (от близости Зины волнуется и вертит глазами): Ничего.
Зина: Ты, правда, не обижаешься?
Артем: Правда. Даже, это.. Хорошо, словом.
Зина: Что хорошо?
Артем: Ну, это. Артемон этот.
Зина: А… А почему хорошо?
Артем: Не знаю. (решается заглянуть ей в глаза) Потому что ты, понимаешь? Тебе можно.
Зина: Спасибо. Я иногда буду называть тебя Артемоном. Только редко, чтобы ты нескоро привык.
(как не в чем не бывало отходит и включает музыку. Артем приглашает на танец… Искру.)
Искра – А потом мы по очереди читали свои любимые стихи, я Багрицкого;
Лена – Я Пушкина,
Зина – А я Светлова
Ландыс – Даже Артем с напряжением припомнил какие-то четыре строчки из хрестоматии.
Артем – А Вика от своей очереди отказалась, но, когда все закончили, достала из сумочки тонкий потрепанный томик.
Вика (достает из настоящей дамской сумочки тонкий потрепанный томик): Я прочитаю три моих любимых стихотворения одного почти забытого поэта.
(пытается сострить): Забытое – значит, ненужное.
Вика: Ты дурак. Он забыт совсем по другой причине.

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому что я с севера, что ли?
Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи —
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…
Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Искра: Это Есенин. Это упадочнический поэт. Он воспевает кабаки, тоску и уныние.(Вика молча улыбается)
Зина: Ну, и пусть себе упадочнический-разупадочнический! Это изумительные стихи, вот и все. И-зу-ми-тель-ны-е!
Искра (Сашке): А тебе понравились стихи?
Сашка : Ничего в этом не смыслю, но стихи мировецкие. Знаешь, там такие строчки… Жалко, не запомнил.
Искра (задумчиво): Шагане ты моя, Шаганэ…
Сашка (вздохнув): Шаганэ ты моя, Шаганэ… Искра, я понял: Есенину просто завидуют, вот и все. И хотят, чтоб мы его забыли.
Вика: Ты умная, Искра?
Искра (опешив): Не знаю. Во всяком случае, не дура.
Вика (улыбаясь): Да, ты не дура. Я никому не даю эту книжку, потому что она папина, но тебе дам. Только читай не торопясь. (протягивает томик Есенина)
Искра – Спасибо, Вика. Верну в собственные руки.
(впервые улыбается Вике. Раздаются сигналы машины. Вика прощается. Искра бережно прижимает к груди зачитанный сборник стихов упадочнического поэта Сергея Есенина. Все начинают расходится. Артем собирает со стола посуду. Входит мама)
Мама — У тебя очень хорошие друзья, мальчик мой. У тебя замечательные друзья, но знаешь, кто мне понравился больше всех? Мне больше всех понравилась Зиночка Коваленко. Мне кажется, она очень хорошая девочка.
Артем (радостно) — Правда, мам?
Глава 3.
(На сцена Валентина Андроновна и директор)
Валентина Андроновна: Не правда ли, прекрасный подарок детворе?
Романихин – Ну, как у вас что тут устроено?
Валентина Андроновна: Значит, так. На первом этаже – первые и вторые классы; наверх не пускаем, чтоб на перилах не катались. На втором, соответственно, третьи и четвертые, и так далее по возрастающей. Чем старше учащийся, тем более высокий этаж он занимает.
Романихин: Кадетский корпус.
Валентина Андроновна: Распоряжение гороно, товарищ директор.
Романихин: Жить надо не распоряжениями, а идеями. А какая наша основная идея? Наша основная идея – воспитатъ гражданина новой социалистической Родины. Поэтому всякие распоряжения похерим и сделаем таким макаром: первый этаж – первый и шестой классы. Второй этаж – второй, седьмой и восьмой. Третий этаж-третий и девятый. Четвертый этаж – четвёртый, пятый и десятый. (вешает на стене таблицу)

“1-й этаж. Первый и шестой классы.
2-й этаж. Второй, седьмой и восьмой.
3-й этаж. Третий и девятый.
4-й этаж. Четвертый, пятый и десятый.

Романихин (любуясь): Вот. Все перемешается – и начнется дружба. Где главные бузотеры? В четвертом и пятом; теперь они на глазах у старших, значит, те будут приглядывать. И никаких дежурных, пусть шуруют по всем этажам. Ребенок-существо стихийно-вольное, и нечего зря решетки устанавливать. Это во-первых. Во-вторых, у нас девочки растут, а зеркало – одно на всю школу, да и то в учительской. Завтра же во всех девчоночьих уборных повесить хорошие зеркала. Слышишь, Михеич? Купить и повесить.
Валентина Андроновна: Кокоток растить будем?
Романихин: Не кокоток, а женщкн. Впрочем, вы не знаете, что это такое… Жизнь бушует.
Валентина Андроновна: Страсти преждевременно будим.
Романихин: Страсти – это прекрасно, хуже нет бесстрастного человека. И поэтому надо петь. Все на спевку в спортзал.
( Песня)
Искра – Может, за демократизм и простоту, может, за шумную человеческую откровенность, а может, и за все разом любила директора школа. Любила, уважала, но и побаивалась, ибо директор не терпел наушничанья и, если ловил лично, действовал сурово. Впрочем, озорство он прощал: не прощал лишь озорства злонамеренного, а тем более хулиганства.
Зина – В восьмом классе парень ударил девочку. Не случайно, и даже не в ярости, а сознательно, обдуманно и зло. Директор сам вышел на ее крики, но парень убежал. Передав плачущую жертву учительницам, директор вызвал из восьмого класса всех ребят и отдал приказ.
Голос директора — Найти и доставить. Немедленно. Все. Идите.
Искра – К концу занятий парня приволокли в школу. Директор выстроил в спортзале все старшие классы, поставил в центр доставленного и сказал…
Романихин – Я не знаю, кто стоит перед вами. Может, это будущий преступник, а, может, отец семейства и примерный человек. Но знаю одно: сейчас перед вами стоит не мужчина. Парни и девчата, запомните это и будьте с ним поосторожнее. С ним нельзя дружить, потому что он предаст, его нельзя любить, потому что он подлец, ему нельзя верить, потому что он изменит. И так будет, пока он не докажет нам, что понял, какую совершил мерзость, пока не станет настоящим мужчиной. А чтоб ему было понятно, что такое настоящий мужчина, я ему напомню. Настоящий мужчина тот, кто любит только двух женщин. Да, двух, что за смешки! Свою мать и мать своих детей. Настоящий мужчина тот, кто любит ту страну, в которой он родился. Настоящий мужчина тот, кто отдаст другу последнюю палку хлеба, даже если ему самому суждено умереть от голода. Настоящий мужчина тот, кто любит и уважает всех людей и ненавидит врагов этих людей. И надо учиться любить и учиться ненавидеть – и это самые главные предметы в жизни!
(Искра аплодирует первой. За нею аплодирует весь зал)
Романихин (улыбаясь): Тише, хлопцы, тише. Между прочим, в строю нельзя в ладоши бить. А ты иди и учись. Средний род. (Звонок на урок) Все по классам, занятия продолжаются. (Начинают расходится)
Ландыс: Да, мы очень любили своего директора Николая Григорьевича Ромахина. А вот свою новую классную руководительницу Валентину Андроновну не просто не любили, а презирали столь дружно и глубоко, что не затрачивались уже ни на какие иные эмоции.
Пашка – Разговоров с нею не искали: терпеливо выслушивали, стараясь не отвечать, а если отвечать все же приходилось, то пользовались ответами наипростейшими: «да» и «нет».
Искра – Но Валентина Андроновна была далеко не глупа, прекрасно знала, как к ней относятся, и, не найдя путей к умам и душам, начала чуть-чуть, самую малость заискивать. И это «чуть-чуть» было тотчас же отмечено классом.
Пашка (громко): Что-то наша Валендра заюлила?
Лена: Льет масло в бушующие волны страстей человеческих.
Ландыс: Ворвань она льет, а не масло. Откуда у такой задрыги масло?
Искра (строго): Прекрати. О старших так не говорят, и я не люблю слово «задрыга».
Ландыс: А зачем же произносишь, если не любишь?
Искра: Для примера. Нехорошо это, ребята. Получается, что мы злословим всем классом.
Валька: Ясно, ясно, Искра. Действительно, в классе не надо. Лучше дома.
Валентина андроновна –Все свободны. А тебя Искра попрошу остаться. Садись! Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Искра — Ничего.
Валентина андроновна — Жаль… Как ты думаешь, почему я обратилась именно к тебе? Я могла бы поговорить с Остапчуком или Александровым, с Ландысом или Шефером, с Боковой или Люберецкой, но я хочу говорить с тобой, Искра. Я обращаюсь к тебе не только как к заместителю секретаря комитета комсомола. Не только как к отличнице и общественнице. Не только как к человеку идейному и целеустремленному. (делает паузу) — но и потому, что хорошо знаю твою маму как прекрасного партийного работника. Ты спросишь: зачем это вступление? Затем, что враги используют сейчас любые средства, чтобы растлить нашу молодежь, чтобы оторвать ее от партии, чтобы вбить клин между отцами и детьми. Вот почему твой святой долг немедленно сказать…
Искра — Мне нечего вам сказать
Валентина Андроновна — Да? А разве тебе неизвестно, что Есенин-поэт упадочнический? А ты не подумала, что вас собрали под предлогом рождения — я проверила анкету Шефера: он родился второго сентября. Второго, а собрал вас через три недели! Зачем? Не для того ли, чтобы ознакомить с пьяными откровениями кулацкого певца?
Искра — Есенина читала Люберецкая, Валентина Андроновна.
Валентина андроновна (удивленно) — Люберецкая
Искра — Да, Вика. Зина Коваленко напутала в своей информации.
Валентина Андроновна — Значит, Вика… Да, да. Коваленко много болтала лишнего. Кто-то ушел из дома, кто-то в кого-то влюбился, кто-то читал стихи. Она очень, очень несобранная, эта Коваленко! Ну что же, тогда все понятно, и… и ничего страшного. Отец Люберецкой — виднейший руководитель, гордость нашего города. И Вика очень серьезная девушка.
Искра — Я могу идти?
Валентина Андреевна — Что? Да, конечно. Видишь, как все просто решается, когда говорят правду. Твоя подруга Коваленко очень, очень несерьезный человек.
Искра — Я подумаю об этом (торопливо выбегает. Свет гаснет)
(Зина во дворе школы с двумя старшеклассниками. Искра больно хватает ее за руку и тянет за собой)
Зина: Куда ты меня тащишь?
Искра: Ты кто – идиотка, сплетница или предатель? (Зина плачет) Значит, предатель. Ты все лето была в пионерлагере помощником вожатой. Чему ты учила детей, если сама предаешь?
Зина (перестает плакать): Я – предатель?
Искра: Что ты наговорила Валендре?
Зина: А я наговорила? Она поймала меня в уборной перед зеркалом. Стала ругать, что верчусь и… кокетничаю. Это она так говорит, а я вовсе не кокетничаю и даже не знаю, как это делают. Ну, я стала оправдываться. Я стала оправдываться, а она – расспрашивать, подлая. И я ничего не хотела говорить, честное слово, но… но все рассказала. Я не нарочно рассказала, Искорка, я же совсем не нарочно.
Искра: Утрись, и идем к Люберецким.
Зина: Куда?
Искра: Ты подвела человека. Завтра Вику начнет допрашивать Валендра, и нужно, чтобы она была к этому готова.
Зина: Но мы же никогда не были у Люберецких.
Искра: Не были, так будем. Пошли!
(Интерьер богатообставленной квартиры Люберецких. Звонок. Вика ждет открывать. Входят Зина и Искра)
Искра: Извини, мы по важному делу.
Зина: Какое зеркало!
Вика: Старинное. Папе подарил знакомый академик.

(Выходит Леонид Сергеевич Люберецкий)

Люберецкий: Здравствуйте, девочки. Ну, наконец-то и у моей Вики появились подружки, а то все с книжками да с книжками. Очень рад, очень! Проходите в столовую, я сейчас подам чай.
Вика: Чай может подать Поля.
Люберецкий (улыбаясь): Может, но я лучше.
Вика – За чаем Леонид Сергеевич ухаживал за девочками, угощал пирожными и конфетами в нарядных коробках. Искру и Зину смущали пирожные: они привыкли есть их только по великим праздникам. Но отец Вики при этом шутил, улыбался, и ощущение чужого праздника, на котором они оказались незваными гостями, постепенно оставило девочек. Зиночка вскоре завертелась, с любопытством разглядывая хрусталь за стеклами дубового буфета, а Искра неожиданно разговорилась и тут же поведала о беседе с учительницей.
Искра: Леонид Сергеевич, классная руководительница за Есенина меня так распекала! Завтра она, наверно, то же самое скажет Вике.
Люберецкий (тяжело вздохнув): Девочки, это все несерьезно. Никто Сергея Есенина не запрещал, в стихах его нет никакого криминала. Надеюсь, что ваша учительница и сама все понимает, а разговор этот, что называется, под горячую руку. Если хотите, я позвоню ей.
Искра: Нет. Извините, Леонид Сергеевич, но в своих делах мы должны разбираться сами. Надо вырабатывать характер.
Люберецкий: Молодец. Должен признаться, я давно хотел с вами познакомиться, Искра. Я много наслышан о вас.
Вика: Папа!
Люберецкий: А разве это тайна? Извини. (снова Искре) Оказалось, что я знаком с вашей мамой. Как-то случайно повстречались в горкоме и выяснили, что виделись еще в гражданскую, воевали в одной дивизии. Удивительно отважная была дама. Прямо Жанна д’Арк.
Искра (тихо, но твердо): Комиссар.
Люберецкий: Комиссар. А что касается поэзии в частности и искусства вообще, то мне больше по душе то, где знаки вопросительные превалируют над знаками восклицательными. Восклицательный знак есть перст указующий, вопросительный – крючок, вытаскивающий ответы из вашей головы. Искусство должно будить мысли, а не убаюкивать их.
Зина: Нет. Искусство должно будить чувства.
Искра: Зинаида!
Люберецкий: Зиночка абсолютно права. Искусство должно идти к мысли через чувства. Оно должно тревожить человека, заставлять болеть чужими горестями, любить и ненавидеть. Растревоженный человек пытлив и любознателен, а состояние покоя и довольства собой порождает леность души. Вот почему мне так дороги Есенин и Блок, если брать поэтов современных.
Искра (тихо): А Маяковский? Маяковский есть и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи.
Люберецкий (улыбаясь): В огромнейшем таланте Маяковского никто не сомневается.
Вика: Папа был знаком с Владимиром Владимировичем.
Зина: Знаком?! Не может быть!
Люберецкий: Почему же? Я хорошо знал его, когда учился в Москве. Признаться, мы с ним отчаянно спорили, и не только о поэзии. То было время споров, девочки. Мы не довольствовались абсолютными истинами, мы искали и спорили. Спорили ночи напролет, до одури.
Искра: А разве можно спорить с…
Люберецкий: Спорить не только можно, но и необходимо. Истина не должна превращаться в догму, она обязана все время испытываться на прочность, и целесообразность. Этому учил Ленин, девочки. И очень сердился, когда узнавал, что кто-то стремится перелить живую истину в чугунный абсолют.
(Сигнал машины)
Вика: Машина пришла.
Люберецкий: Всего доброго, девочки. Пейте чай, болтайте, слушайте музыку, читайте хорошие стихи. И, пожалуйста, не забывайте о нас с Викой.
Вика: Ты надолго, папа?
Люберецкий: Раньше трех с совещаний не отпускают. (уходит)
Искра – Я долго вспоминала и случайную встречу, и возникший вдруг разговор. Но тогда, слушая немолодого человека с молодыми глазами, я со многим не соглашалась, многое пыталась оспорить, над многим намеревалась поразмыслить, потому что была человеком основательным, любившим докапываться до корней. И шла домой, раскладывая по полочкам услышанное, а Зиночка щебетала рядом.
Зина: Я же говорила, что Вика золотая девчонка, ведь говорила же, говорила! Господи, восемь лет из-за тебя потеряли. Какая посуда! Нет, ты видела, какая посуда? Как в музее, честное комсомольское, как в музее! Наверное, из такой посуды Потемкин пил.
Искра (вслушиваясь в свои слова): Истина. Зачем же с ней спорить, если она – истина?
Зина (передразнтивая Валендру): «В образе Печорина Лермонтов отразил типичные черты лишнего человека…». Попробуй, поспорь с этой истиной – и Валендра тебе «очень плохо» вкатит.
Искра: Может, это не истина? Кто объявляет, что истина – это и есть истина?
Зина: Старшие. А старшим – их начальники. Мне домой налево. Дай я тебя поцелую. (Искра молча подставляет щеку, расходятся)
Мать: Ты где была?
Искра: У Люберецких. Мама, что такое истина?
Мать: По-моему, ты небрежно сформулировала вопрос. Уточни, пожалуйста.
Искра: Тогда скажи: существуют ли бесспорные истины? Истины, которые не требуют доказательств?
Мать: Конечно. Если бы не было таких истин, человек остался бы зверем. А ему нужно знать, во имя чего он живет.
Искра: Значит, человек живет во имя истины?
Мать: Мы – да. Мы, советский народ, открыли непреложную истину, которой учила нас наша партия. За нее пролито столько крови и принято столько мук, что спорить с нею, а, тем более, сомневаться – значит, предавать тех, кто погиб… (подумав) и еще погибнет. Эта истина – наша сила и наша гордость, Искра. Я правильно поняла твой вопрос?
Искра: Да, да, спасибо. Понимаешь, мне кажется, что у нас в школе не учат спорить.
Мать: С друзьями спорить не о чем, а с врагами надо драться.
Искра: Но ведь надо уметь спорить?
Мать: Надо учить самой истине, а не способам ее доказательства. Это казуистика. Человек, преданный нашей истине, будет, если понадобится, защищать ее с оружием в руках. Вот чему надо учить, а болтовня – не наше занятие. Мы строим новое общество, нам не до болтовни. Почему ты спросила об этом?
Искра: — Просто так.
Мать: Не читай пустопорожних книг. Я хочу проверить твой библиотечный формуляр, да все никак не соберусь. На ужин выпьешь стакан молока, я ничего не успела сготовить, а мне завтра предстоит серьезное выступление. (Мать выходит. Искра потихоньку достает томик Есенина и начинает переписывать в тетрадь. Свет гаснет)
Глава 4.
Искра: — Строго говоря, Зиночка постоянно жила в сладком состоянии легкой влюбленности. Влюбленность являлась насущной необходимостью, без нее просто невозможно было бы существовать, и каждое первое сентября, заново возвращаясь в класс, Зиночка срочно определяла, в кого она будет влюблена в данном учебном году.
Лена – Зиночка не усложняла свою жизнь задачей кому-то понравиться — ей вполне хватало того, что сама она считала себя влюбленной, мечтала о взаимности и страдала от ревности.
Вика – А на дне рождения вдруг открыла, что сама, оказывается, стала объектом, что нравится Артему, что он совершенно особенно смотрит на нее и совершенно особенно с ней говорит.
Искра – Это было великое открытие. Зиночка невероятно возгордилась, стала пуще прежнего вертеться перед встречными зеркалами и испытывать острую потребность в разговорах о том вечере, о любви, тоске и страданиях. Все шло просто замечательно, если бы не два десятиклассника, проявившие энергичный интерес. И Зиночка вдруг с ужасом поняла, что на нее свалилось слишком много счастья. Надо было что-то решать, а решать Зиночка не любила, страдала, убивалась и никогда ничего не решала.
Лена – На контрольной по алгебре ее осенило, и она написала три письма. Текст их отличался только обращением: «Юра, друг мой!», «Друг мой Сережа!» и «Уважаемый друг и товарищ Артем!» Далее туманно говорилось о чувствах, об одиноком страдающем девичьем сердце, о страшной тайне, которая мешает их дружбе в настоящее время, но, возможно, все еще обернется к лучшему, и ей, Зине, удастся совладать со своими страстями, и тогда она, одинокая и несчастная, попросит снова дружбы, которую сейчас — временно! — вынуждена была отвергнуть.
Вика – Три дня она решала вопрос, кому — двоим! — отправлять письма, а кому — одному! — не отправлять. Но тут выяснилось, что два письма она куда-то подевала и осталось всего одно:
«Уважаемый друг и товарищ Артем!» И поскольку выбора не было, она его и сунула Артему, когда рассаживались по партам после большой перемены.
Артем: Я, это, не понял. У тебя, это…неприятности?
Зина (кротко вздохнув): Да.
Артем: Может, помощь нужна?
Зина: Помощь? Женщине может помочь только слепой случай или смерть.
Артем: Может, это… Морду кому-нибудь набить надо? Ты, это… Ты говори, не стесняйся. Я для тебя…
Зина: Нет, нет, что ты! Не надо мне ничего, я сама справлюсь со своим пороком.
Артем: С каким пороком?
Зина: Я не свободна. Мне не нравится тот человек, я даже ненавижу его, но я дала слово.
Артем: Этот человек – Юрка из 10 «А»?
Зина: Что ты, что ты! Юрка – это было бы просто. Нет, Артем, это не он.
Артем: А кто?
Зина: Ты никому не скажешь? Никому-никому? Это такая тайна, что, если ты меня выдашь, я утоплюсь.
Артем: Зина, это, если не веришь, лучше не говори. Я вообще не треплю, я для тебя…
Зина: Это взрослый человек. Он женат и уже бросил из-за меня жену. И двоих детей. То есть одного, второй еще не родился.
Артем: Ты же еще маленькая.
Зина: А что делать? Ну, что делать, ну, что? Конечно, я не пойду за него замуж, ни за что не пойду, но пока – пока, понимаешь? – мы с тобой будем как будто мы просто товарищи.
Артем: А мы и так просто товарищи.
Зина: Да, к сожалению. Я поздно разобралась в ситуации, если хочешь знать. Но теперь пока будет так, хорошо? Пока, понимаешь?
Артем (помолчав): А ты маме очень понравилась.
Зина (улыбаясь): Неужели? У тебя замечательная мама, я в нее влюбилась. Я почему-то быстро влюбляюсь. Привет! (уходит, стараясь скрыть свою радость)
(В кабинете директора. Романихин просматривает бумаги. Входит Валендра с письмами Зины)

Валентина Андроновна (протягивает ему письма): Полюбуйтесь.
Романихин (прочтя): Вот дуреха. Ну, до чего же милая дурешка писала!
Валентина Андроновна: А мне не до смеха. Извините, Николай Григорьевич, но это все ваши зеркала.
Романихин: Да будет вам. Девочки играют в любовь, ну, и пусть себе играют. Все естественное разумно. С вашего разрешения (комкает письма)
Валентина Андроновна (рванувшись к столу): Что выделаете?
Романихин: Возвращать неудобно, значит, надо прятать концы в воду, то бишь в огонь.
Валентина Андроновна: Я категорически протестую. Вы слышите, категорически! Это документ…
Романихин: Никакой это не документ, Валентина Андроновна.
Валентина Андроновна: Я знаю, кто это писал. Знаю, понимаете? Это писала Коваленко: она забыла хрестоматию…
Романихин: Мне это неинтересно. И вам тоже неинтересно. Должно быть неинтересно, я имею в виду… (приказывает) Сесть. (сжигает письма) И запомните: не было никаких писем. Самое страшное – это подозрение. Оно калечит людей, вырабатывая из них подлецов и шкурников.
Валентина Андроновна: Я уважаю ваши боевые заслуги, Николай Григорьевич, но считаю ваши методы воспитания не только упрощенными, но и порочными! Я заявляю откровенно, что буду жаловаться.
Романихин (показывает пальцем на дверь): Идите и пишите. Скорее, пока пыл не прошел. (Валентина андроновна хлопает дверью)
(Искра и Стамескин гуляют в парке)

Искра: Почему ты улыбаешься? Ты спорь со мной и отстаивай свою точку зрения.
Стамескин: А меня твоя точка устраивает.
Искра: Это не по-товарищески, Стамескин: я тебе вопрос, – а ты улыбаешься. Ты стал ужасно хитрым.
Стамескин: Я не хитрый. А улыбаюсь оттого, что мне хорошо.
Искра: Почему это тебе хорошо?
Стамескин: Не знаю. Хорошо – и все. Давай сядем. (садятся на высокую скамью)
Искра: Понимаешь, если рассуждать логически, то жизнь одного человека представляет интерес только для иего одного. А если рассуждать не по мертвой логике, а по общественной, то он, то есть человек…
Стамескин (перебиваег): Знаешь? Ты не рассердишься, если я…
Искра (тихо и испуганно): Что?
Стамескин: Нет! Ты наверняка рассердишься.
Искра: Да нет же, Саша, нет! Ну же? Ну?
Стамескин: Давай поцелуемся… Ну, вот. Я же ведь просто так…
Искра: Давай. (целуются) Пусти. Ну же.
Стамескин (вздыхает): Вот…
Искра: Страшно, да? У тебя бьется сердце?
Стамескин: Давай еще, а? Еще разочек.
Искра (строго): Нет. Со мной что-то происходит и… И я должна подумать! (Убегает. Стамескин со счастливой улыбкой смотрит ей в след)

Вика – С ней действительно что-то происходило, что-то новое, немного пугающее. Наступило время личной жизни. И в этот тревожный и такой важный период своей жизни Искру потянуло не к Зиночке, которую она упорно считала девчонкой, а к Вике Люберецкой.
(Квартира Люберецких. Вика встречает входящую Искру)

Искра: Я хочу вернуть Есенина.
Вика: Проходи.
Искра: Спасибо, Вика.
Вика: Пожалуйста. Надеюсь, теперь ты не станешь утверждать, что это вредный стихи?
Искра: Это замечательные стихи. Я думаю, нет, не вредные, я даже уверена, что скоро их оценят и Сергею Есенину поставят памятник.
Вика: А какую надпись ты бы сделала на этом памятнике? Давай проведем конкурс: я буду сочинять свою надпись, а ты свою. Я бы написала: «Спасибо тебе, сердце, которое любило так искренне и много».
Искра: Лучше так: «Спасибо тебе, сердце, которое билось для нас».
Вика: Ты победила, только давай «…болело за нас»?
Искра: Давай… Я никогда не задумывалась, что такое любовь. Наверно, это стихи заставили меня задуматься.
Вика: Папа говорит, что в жизни есть две святые обязанности, о которых нужно думать: для женщины – научиться любить, аа для мужчины – служить своему делу. Как ты представляешь счастье?
Искра: Счастье? Счастье – быть полезной своему народу.
Вика: Нет, это – долг, а я спрашиваю о счастье.
Искра: А как ты представляешь?
Вика: Любить и быть любимой. Нет, я не хочу какой-то особой любви: пусть она будет обыкновенной, но настоящей. И пусть будут дети. Трое! Я вот одна – и это невесело. Нет, два мальчика и девочка. А для мужа я бы сделала все, чтобы он стал… Не так: чтобы ему всегда было со мною хорошо. И чтобы мы жили дружно и умерли в один день, как говорит Грин.
Искра: Кто?
Вика: Ты не читала Грина? Я тебе дам, и ты обязательно прочтешь.
Искра: Спасибо. А тебе не кажется, что это мещанство?
Вика: Я знала, что ты это скажешь. Нет, это никакое не мещанство. Это нормальное женское счастье.
Искра: А работа?
Вика: А я ее не исключаю, но работа – наш долг, только и всего. Папа считает, что это разные вещи: долг – понятие общественное, а счастье – сугубо личное.
Искра: А что говорит твой папа о мещанстве?
Вика: Он говорит, что мещанство – это такое состояние человека, когда он делается рабом незаметно для себя. Рабом вещей удобств, денег карьеры, благополучия, привычек. Он перестает быть свободными, и у него вырабатывается типично рабское мировоззрение. Он теряет свое «я», свое мнение, начинает соглашаться, поддакивать тем, в ком видит господина. Вот как папа объяснял мне, что такое мещанство как общественное явление. Он называет мещанами тех, для кого удобства выше чести.
Искра: Честь – дворянское понятие. Мы ее не признаем.
Вика: Я хотела бы любить тебя, Искра, ты – самая лучшая девочка, какую я знаю. Но я не могу тебя любить и не уверена, что когда-нибудь полюблю тебя, как хочу, потому что ты – максималистка.
Искра: Разве плохо быть максималисткой?
Вика: Нет, не плохо, и они, я убеждена, необходимы обществу. Но с ними очень трудно дружить, а любить их просто невозможно. Ты, пожалуйста, учти это, ты ведь будущая женщина.
Искра: Да, конечно. Мне пора. Спасибо тебе…за Есенина.
Вика: Ты прости, что я это сказала, но я должна была сказать. Я тоже хочу говорить правду и только правду, как ты.
Искра: Хочешь стать максималисткой, с которой трудно дружить?
Вика: Хочу, чтобы ты не ушла огорченной. (хлопает дверь) А вот и папа! И ты никуда не уйдешь, потому что мы будем пить чай.

(Искра и Вика садятся за стоя. Люберецкий накрывает, но сегодня он задумчив)

Вика: Мы с Искрой немного поспорили о счастье, да так и не разобрались, кто прав.
Люберецкий: Счастье иметь друга, которым не отречется от тебя в грудную минуту. Кто прав, кто виноват… (вздыхает) Как вы думаете, девочки, каково высшее завоевание справедливости?
Искра: Полное завоевание справедливости – наш Советский Союз.
Люберецкий: Пожалуй, это скорее завоевание социального порядка. А я говорю о презумпции невиновности. То есть, об аксиоме, что человеку не надо доказывать, что он не преступник. Наоборот, органы юстиции обязаны доказать обществу, что данный человек совершил преступление.
Вика: Даже если он сознался в нем?
Люберецкий: Даже когда он в этом клянется. Человек – очень сложное существо, и подчас готов со всей искренностью брать на себя чужую вину. По слабости характера или, наоборот, по его силе, по стечению обстоятельств, из желания личным признанием облегчить наказание, а то и отвести глаза суду от более тяжкого преступления. Впрочем, извините меня, девочки: я, кажется, увлекся. А мне пора.
Вика: Поздно вернешься?
Люберецкий: Ты уже будешь видеть сны. (уходит)
Искра: Вика, поздно, я тоже пойду.
Вика – Дома Искра решила вдруг написать статью для очередного номера школьной стенгазеты.
Она писала о доверии к человеку, пусть даже маленькому, пусть даже к первоклашке. О вере в этого человека, о том, как окрыляет эта вера, какие чудеса может сделать человек, уверовавший, что в него верят. Она вспомнила — очень кстати, как ей показалось, — Макаренко, когда он доверил Карабанову деньги, и каким замечательным парнем стал потом Карабанов. Она разъяснила, что такое «презумпция невиновности». Перечитав и кое-что поправив, начисто переписала и положила на мамин стол: она всегда согласовывала с мамой свои статьи.
(Комната Искры. Мать будет ее)

Мать — Надень халат и выйди ко мне. (Искра зевает. Мать показывает ей тетрадку) — Что это такое?
Искра — Это? Это статья в стенгазету.
Мать — Кто тебя надоумил писать ее?
Искра — Никто.
Мать — Искра, не ври, я устала
Искра — Я не вру, я написала сама. Я даже не знала, что напишу ее. Просто села и написала. По-моему, я хорошо написала, правда?
(Мать прикуривает, ломая спички)
Мать — Кто рассказал тебе об этом?
Искра — Леонид Сергеевич Люберецкий.
Мать (смеется) — Рефлексирующий интеллигент! Что он еще тебе наговорил?
Искра — Ничего. То есть говорил, конечно. О справедливости, о том, что…
Мать (зло) — Так вот – Статьи ты не писала и писать не будешь. Никогда.
Искра — Но ведь это несправедливо…
Мать — Справедливо только то, что полезно обществу. Только это и справедливо, запомни!
Искра — А как же человек? Человек вообще?
Мать — А человека вообще нет. Нет! Есть гражданин, обязанный верить. Верить! (Отворачивается, нервно чирикает спичкой о коробок, не замечая, что вовсю дымит зажатой в зубах папиросой)
Глава 5.
(Зина просыпается, потягивается и замирает – вместо своих летних трусиков она видит трикотажные штанищи)

Зина (трясет перед матерью бельем) – Мама, что это такое? Ну, что это такое?
Мама: Первое октября. Пора носить теплое белье.
Зина: Но я уже не маленькая, кажется!
Мама: Ты не маленькая, но это только так кажется.
Зина: Ну, почему, почему мне такое мученье!
Мама: Потому что ты садишься, где попало, и можешь простудиться.
( Входит отец)
Отец: не бунтуй, Зинаида! Мы не в Африке, надевай, что климатом положено.
Зина: Это мамой положено, а не климатом! Все девочки как девочки, а я у вас как уродина!
Мама: Сейчас ты и вправду уродина. Немытая, нечесаная и неодетая. (Зина с плачем убегает) Растет наша девочка.
Отец: Невеста!

(Выходит зина, швырнула портфель, задрала платье и подтянула штанишки вверх до предела. Ноги там, естественно, были толще, резинки больно врезались в тело, но Зиночка хотела быть красивой. Совершив эту процедуру, она показала дверям язык и, взяв портфель, вприпрыжку — она еще иногда бегала вприпрыжку, когда забывалась, — помчалась в школу. Появляется Юра.)
Юра: Привет.
Зина: Привет..
Юра: Что вечером делаешь?
Зина: Еще не знаю, но буду очень занята.
Юра: Может, в кино пойдем? (показывает билеты) Мировой фильм. По блату на последний сеанс. Или тебя, как малышку, в девять часов спать загоняют?
Зина: Вот еще! Просто решаю, как отказать одному человеку. Ладно, после уроков решу.
Юра: Ты скажи, пойдешь или нет?
Зина: Пойду, но скажу после уроков. Тебе ясно? Ну и топай вперед, я не хочу никаких осложнений. (Юра ускоряет шаг)
(За партой Зина и Искра. Собираются домой)

Искра: Пошли. Я вычитала одну интересную мысль… Да что с тобой?
Зина: Ничего со мной.
Искра: А почему ты сидишь?
Зина: Потому что мне надо к врачу . То есть сначала к маме, а уж потом… Куда поведут. (Искра уходит. Зина смотрит на Артема, необращающего на нее внимания) Эх, знал бы, с кем я в кино иду, небось посмотрел бы. (Тихо подкралась к окну. Пискнула от восторга.) Ждет!
Зина: Привет.
Юра: Чего это Артем на меня зверем смотрит?
Зина: Не знаю.
Юра: Ну, так как насчет кино?
Зина: Уладила. Когда и где?
Юра: Давай полдесятого у «Коминтерна», а?
Зина: Договорились.
Юра: Я провожу тебя?
Зина: Ни в коем случае! (уходит)
(На сцене Лена и Зина. Лена плачет)

Лена — Ментика будочники забрали!
Зина — А ты где была?
Лена — А я и не заметила. Я разговаривала с одним человеком. потом он ушел, и мальчишки сказали, что Ментика будочники увезли.
Зина — А болтала ты, конечно, с Пашкой Остапчуком
Лена — Господи, да какая разница! Ну, с Пашкой, ну…
Зина — А куда ты бежишь?
Лена — Не знаю. Может, к Николаю Григорьевичу. Ты представляешь, что будет с ней? У нее же нет никого, кроме Ментика!
Зина — К Искре!
Искра: Они побежали к Искре, и по дороге Лена вновь поведала историю исчезновения пса, а потом передо мной проиграла ее в лицах.
Зина — Они с них сдирают шкуру
Искра: — Не болтай чепухи, они продают их в научные институты. А раз так, значит, должен быть какой-то магазин или собачий склад: это ведь не частная лавочка.
Лена – Нам надо спасать Ментика. Понимаешь, надо! Он пропал по моей вине и вообще…
Искра – Надо идти в милицию. Милиция знает все.
Зина — Ой, не надо бы путать сюда милиционеров. А то они привыкнут к нашим лицам и станут здороваться на улицах. Представляешь, ты идешь… с папой, а тебе постовой говорит: «Здрасьте!»
Искра — Что меня угнетает, Зинаида, так это то меня угнетает, какой чушью набита твоя голова (на Лену)— Не реви! Теперь надо действовать, а реветь будете в милиции, если понадобится.
(вывеска «Милиция». Под ней – хмурый дежурный. Зина и Искра)

Дежурный (строго): Собаками не занимаемся.
Искра: А кто занимается? Нет, вы нам, пожалуйста, объясните. Ведь кто-то должен же знать, куда свозят пойманных собак?
Дежурный: Ну, не знаю я, не знаю! Понятно?
Искра: Тогда скажите, куда нам обращаться. Вы не имеете права отказывать
гражданам в справке.
Дежурный: Тоже нашлись граждане!
Искра: Да, мы – советские граждане со всеми их правами, кроме избирательного. И мы очень просим вас помочь старой заслуженной актрисе.
Дежурный: Вот какая настырная девчонка! Ну, иди в горотдел, может, они чего знают, – а меня уволь. Дети, собаки, старушки – с ума с вами сойдешь.
Искра: Спасибо. Только с ума вы не сойдете, не надейтесь.
Зина: Здорово ты его!
Искра: Стыдно. Очень мне стыдно, что не сдержалась. А он старенький. Значит, я скверная сквалыга.

(под вывеской «Горотдел» сидит молодой милиционер)

Искра: Вы не скажете, куда забирают собак?
Милиционер: Кольцовская, 17.
Зина: У нас не бродячая.
Милиционер: Не бродячая, значит, отдадут.
(снимает вывеску и уходит. Слышен лай собак. Входит косматый сторож)

Сторож: Зачинено-заборонено!
Лена: Но нам нельзя без собаки, понимаете, просто невозможно. Там старая актриса, заслуженная женщина…
Сторож: Зачинено-заборонено!
Искра: Послушайте, мы будем жаловаться.
Сторож: Зачинено-заборонено!
Зина: А сколько стоит, чтобы разборонить?
Сторож: А, девка, далеко пойдешь.
Искра (Зине): Не смой давать взяток. Взятка унижает человеческую личность.
Сторож: Трояк! Как просить, так все у Савки, а как дать, так нету их. (Девочки растерянно переглядываются) Вот-вот. Чирей, и тот бесплатно не вскочит.
Лена: Их кормят тут?
Сторож: Зачем?. Они друг дружку едят,
Лена: Ужас какой. Каннибализм.
Искра: Артем близко живет. Беги, Зинаида! В долг: завтра в классе соберем!
(Зина бежит. Она стучит в дверь квартиры Артема. Открывает дверь мама)

Мама: А Тимки нет, он ушел к Жоре делать уроки.
Зина: Ушел?
Мама: Проходи, девочка, и рассказывай, что случилось.
Зина: Случилась ужасная вещь: Ментика собачники забрали и не отдают. Дайте нам в долг три рубля, мы завтра соберем и отдадим. Нам надо выкупить Ментика.

(Мама молча достает деньги)

Мама: Возьми. Мирон, поди-ка сюда.

(входит отец Артема)

Отец: Расскажи еще раз про собаку.
Зина: Тут у одной заслуженной артистки была собака, а больше никого не было. Собаку увезли, будочник за нее теперь три рубля требует.
Отец: Как выглядит сторож?
Зина: Тулупчик у него весь рваный. Его, наверно, собаки не любят.
Отец: Ты будешь сорить деньгами, когда вырастешь. Это не такой уж страшный грех, но твоему мужу придется нелегко. Я схожу сам, а то как бы этот пропивоха не обидел девочек.
Мама: Заходи к нам, Зина. Нам с отцом очень нравится, что ты дружишь в Тимской.
Зина: До свиданья.

(Отец и Зина идут на Кольцовскую, 17)

Отец: Артем – хороший парень. Знаешь, почему он хороший? Он потому хороший, что никогда не обидит ни одной женщины. Не знаю, будет ли у него счастливая жизнь, но знаю, что у него будет очень счастливая жена. Я эти слова повторю и перед богом. (кричит сторожу издалека) Я слышал, ты обижаешь девочек, Савка? Ты с них берешь контрибуцию, как сам Петлюра?
Сторож: А кто это? Зачинено-забо… Господи, да это ж Мирон Абрамыч! Здрасте, Мирон Абрамыч, наше вам.
Отец: Отчиняй ворота и отдай девочкам собаку. Но-но, только не говори мне свои сказки. Я тебя знаю 15 лет, и за эти 15 лет ты не стал лучше ни на один день. Вытрите слезы, девочки, и получите собаку.
(Сторож открывает калитку – и вырывается лай собак. Лена возвращается с Ментиком.
Лена потащила Ментика к заслуженной артистке, а Искра и Зина разошлись по домам. И никто из девочек не знал, что этот день был последним днем их детства, что отныне им предстоит плакать по другим поводам, что взрослая жизнь уже ломится в двери и что в этой взрослой жизни, о которой они мечтали, как о празднике, горя будет куда больше, чем радостей.
(Кино)
Зина: — Вот и я!
Юра – Пойдем?
Зина: – Пойдем.
Вика – Фильма Зина почти не запомнила, хотя он, наверное, был интересным. Она честно смотрела на экран, но все время чувствовала, что рядом сидит не мама, не Искра, даже не парень из класса, а молодой человек, заинтересованный в ней больше, чем в фильме. Эта заинтересованность очень волновала: уголком глаза она ловила взгляды соседа, слушала его шепот, но только улыбалась, не отвечая, поскольку не понимала, что он шепчет и что следует отвечать. Дважды он хватал ее за руку в самых патетических местах, и дважды она высвобождалась, правда, не сразу и второй раз медленней первого. И все было таинственно и прекрасно, и сердце ее замирало, и Зиночка чувствовала себя на верху блаженства.
Юра: — Посидим немного? Или ты торопишься? Честно говоря, Зина уже отсчитывала время, но, по ее расчетам, кое-что еще имелось в запасе.
Зина: — Ну, не здесь же.
Юра: — А где?
Вика – Зина знала где: перед домом Вики Люберецкой в кустах стояла скамейка. Если б что-нибудь — ну, что-нибудь не так! —она могла бы заорать и вышла бы либо Вика, либо ее папа. Зиночка была ужасно хитрым человеком.
Они нашли.эту скамейку, и Зина все ждала, когда же он начнет говорить то, что ей так хотелось услышать, что он давно ею любуется и что она вообще лучше всех на свете. А вместо этого он схватил ее руки и начал тискать. Ладони у него были влажными, Зине было неприятно, но она терпела. Ждала, что вот…

(К подъезду подкатила черная машина. Молодые люди отпрянули друг от друга, но сообразили, что их не видно. Четверо мужчин вышли из машины: трое сразу же направились в дом, а четвертый остался. И Юра опять медленно придвинулся, опять стал осторожно тискать ее руки. Но Зине почему-то сделалось беспокойно, и руки она вырвала.)
Юра: Ну, что ты? Что?
Зина: Подожди.. Да отодвинься же! Пыхтишь, как бегемот, ничего из-за тебя не слышно.
Юра: Ну, и черт с ними.
Зина: Тихо сиди!… Господи, почему же так долго?
(Распахнулась дверь подъезда, и на пороге показался Люберецкий. Он был без шляпы, в наброшенном на плечи пальто и шел не обычным быстрым и упругим шагом, а ссутулившись, волоча ноги. За ним следовал мужчина, а второй появился чуть посидм, и тут же в незастегнутом халатике выбежала Вика.)

Вика— Папа! Папочка!..
Милиционер – Понятых позови!
Вика: Папа, папочка! Это неправда, неправда! (милиционер держит Вику) Пустите меня!
Люберецкий: Телеграфируй тете, Вика! А лучше поезжай к ней! Брось все и уезжай! Я ни в чем не виноват, доченька, это какая-то ошибка! Я – честный человек, честный! (Люберецкого уводят. Вика рыдает. Свет гаснет)
(Дом Искры. Громкие удары в дверь. Мать Искры открывает дверь. Врывается Зина)

Мать: Искра спит.
Зина: Пустите! Искра!
Искра (проснувшись): Зина? Что? Что случилось?
Зина: Только что арестовали папу Вики Люберецкой. Я сама видела.
(Мать Искры страшно смеется)
Искра: Мама, ты что?
Мать: Я верю в справедливость, девочки.
Искра: Да, да. Я тоже верю. Там разберутся – и его отпустят. Он же не враг народа, правда?
Зина: Я очень хочу заплакать, и не могу. Очень хочу, и очень не могу.
Мать: Спать. Ложись с Искрой, Зина, только не болтайте до утра. Я схожу к твоим и все объясню, не беспокойся. (Мать уходит)
(Квартира Коваленко. Родители Зины и мать Искры)

Мать Зины: Детей жалко.
Мать Искры: Дети у нас дисциплинированы и разумно воспитаны. Они поймут. Они непременно поймут.
Отец: Я этого товарища не знаю, но где тут смысл, скажите мне? Признанный товарищ, герой гражданской войны, орденоносец. Ну, конечно, бывал за границей, бывал, мог довериться. Дочку сильно любит, одна она у него, Зина рассказывала.
Мать Искры: — Значит, есть данные. Хорошо помню, как Люберецкий не хотел идти на эту должность – три дня уламывали. Уговаривали, просили, доказывали: партия, дорогой товарищ, требует укрепления нашей авиационной промышленности проверенными кадрами. Ты техническое училище окончил! Кому, как не тебе? Еле уломали
Отец: — Уломали. А оно вон как. Ошибки не допускаете?
Мать Искры: — Я позвонила одному товарищу, а он сказал, что поступил сигнал. Утром я уточню. Люберецкий — руководитель, следовательно, обязан отвечать за все. За все сигналы.
Отец: — Это безусловно, это, конечно…
Мать Зины: Что с девочкой-то будет? Пока разберутся… матери у нее нет… ой, несчастный ребенок, несчастный ребенок.
Отец: Нельзя ей одной, а, Оля? Мы, конечно, не знаем, как там положено в таких случаях, так вы поправите. Извините, как вас по имени-отчеству?
Мать Искры: — Зовите товарищем Поляковой. Относительно девочки к себе я думала, да разве у меня семья? Я собственную дочь и то…-Она резко оборвала фразу, прикурила дымившую папиросу.-Берите. У вас нормально, хорошо у вас. (уходит)
Глава 6.
(в кабинете директора школы Романихин, мать Искры, отец Зины)
Полякова: Триумвират. Покурим, повздыхает и разойдемся.
Романихин: Чушь какая-то! Это же чушь, это же нелепица полная!
Полякова: Возможно. Поправят, если нелепица.
Коваленко: Пока поправят, девочка, что же, одна будет? Может, написать родным, а ее к нам пока, а? Естъ насчет этого указания?
Романихин: Что указания, когда она – человек взрослый, паспорт на руках. Предложите ей, хотя сомневаюсь. А родным написать надо, только не в этом же дело, не в этом!
Коваленко: Так ведь она же девочка…
Романихин: Не в этом, говорю, дело. Вот мы трое – коммунисгы, так? Вроде как ячейка. Так вот, вопрос ребром: верите Люберецкому? Лично верите?
Коваленко: Вообще-то, конечно, я этого товарища не знаю, но, думаю, ошибка это. Ошибка, потому что уж очень дочку любит. Очень.
Романихин: А я так уверен, что напутали там в каких-то отчетностях! Сам директор, знаю, как бумаги на ходу подписывать приходится. И Люберецкому я верю, просто запутался товарищ. И товарищ Полякова тоже так считает. Ну, а раз мы, три большевика, так считаем, то наш долг поставить в известность партию. Правильно я мыслю, товарищ Полякова?
Полякова: Прошу пока никуда не писать.
Романихин: Это почему же?
Полякова: Кроме долга, существует право. Так вот, право писать о Люберецком есть только у меня. Я знала его по гражданской войне, по совместной работе здесь, в городе. Это аргументы, а не эмоции. И сейчас это главное: требуются аргументы. Идет предварительное следствие, как мне объяснили, и на этом этапе пока достаточно моего поручительства. Поэтому никакой самодеятельности. И еще одно: никому о нашем разговоре не говорите. Это никого не касается.
Искра: Вика не пришла в школу. Никому ни слова! Смотри у меня, Зинаида.
Зина: Ну, что ты! Я же не идиотка.
(Откуда-то начинают доносится голоса «У вики отца арестовали».)
Валентина Андроновна: Что за вздохи. Полякова, перестань шептаться! Я все вижу и слышу.
Искра: Значит, не все.
Пашка: Из Искры возгорелось пламя!
(Лена так посмотрела, что он сразу увял.)
Валентина Андроновна: Продолжим урок, Ландыс, ты много вертишься, а следовательно, многое знаешь. Вот и изволь…
Искра: Валентина Андроновна, разрешите мне выйти.
Валентина Андроновна: Что с тобой? Ты нездорова?
Искра: Да, мне плохо. Плохо (убегает, недожидаясь ответа. Артем встает)
Валентина Андроновна: Садись, Шеффер. Ты же не можешь сопровождать Полякову туда, куда она побежала.
Лена (встает): Я могу ее сопровождать.
Валентина Андроновна: Что происходит? Нет, вы объясните, что это, заговор?
Лена: С моей подругой плохо. Разрешите мне пройти к ней или я уйду без разрешения.
Валентина Андроновна: Ну, иди. Все стали ужасно нервными. Не рано ли?…
(Через некоторое время)
Искра: Коваленко, чья это записка? (протягивает записку Зине)
Зина (читает): «Болтают, что сегодня ночью арестовала отца Вики…». Не я.
Лена: А кто?
Зина: Ну, не я же, господи! Честное комсомольское, девочки. Не я, не я, не я!
Искра: А кто? Если ни ты, то кто?
Лена: Я сейчас отколочу ее. Она – предатель, Иуда она проклятая!
Искра (Лене): Подожди. (Зине) Я спрашиваю тебя, Коваленко, кто мог натрепаться, кроме тебя? Молчишь?
Лена: Ух, как дам сейчас!
Искра: Нет, мы не будем ее бить. Мы всем, всей школе расскажем, какая она. Она – не женщина, она – средний род, вот что мы скажем. Мы объявим ей такой бойкот, что она удавится с тоски.
Зина: Обождите! Я знаю, кто натрепал: Юрка из десятого «А». Я не одна была у дома Вики. (встает на колени)Пусть у меня никогда не будет детей, если я сейчас вру.
Искра: Встань, я верю тебе. Лена, Артема сюда.
Лена: Сюда нельзя.
Искра: Ах, да. Тогда узнать, сколько у Юрки уроков. Прости нас и не реви.
Зина – я не реву. Слезы кончились!
Артем: Так. Теперь ясно.
Пашка: Помощь потребуется?
Артем: Сам. Жорка свидетелем будет.
Искра: Не свидетелем, а секундантом.
Жорка: Где стыкаться?
Артем: В котельной.
(на сцене Артем и Жорка. Выходит Юра)
Артем (подходит к Юре): Надо поговорить.
Юра: О чем, малявка?
Артем: Можешь позвать Серегу.
Юра (кричит): Сергей! На разговор девятиклашки зовут! (выходит Сергей)
Артем (Юре): Я тебя сейчас, это, битъ буду.
Юра: Малявка! Да я из тебя котлету!
Сергей: В чем дело? Просто так, что ли?
Артем: Он знает. Видишь, он ни о чем не спрашивает. А тебе скажу: дружок у тебя, это, дрянь-дружок. Трепло дешевое.
Сергей: Да что это он, всерьез?
Ландыс: Тихо, Серега, тихо. Наше дело, чтоб все по правилам, без кирпичей и палок. А полезешь, я тебе буду зубы считать.
Сергей: Да ведь до первой крови полагается!
Ландыс: А это не оговаривали. Может, сегодня и до последней дойдет. (Бьет Юрку. Начинается драка)
(Искра прикладывает холодное к глазу Артема)
Жорка: Лучше всего коньки оттягивают.
Пашка: Ну, как было дело?
Ландыс: Классная стычка. Отделал его под полный спектр, как Джо Луис. Раз так саданул – я думал, ну, все. Ну, думаю, открывай счет, Жора.
Искра: Хватит подробностей! Все в сборе? Тогда пошли!
Пашка: Куда?
Искра: Как куда? К Вике.
Лена: Может, не стоит?
Искра: Значит, для вас дружба – это пополам радость? А если пополам горе – наша хата с краю?
Артем: Это Ленка сдуру.
Пашка – Ну и рожа у тебя.
Артем: — Завтра хуже будет.
(Затемная сцена. Вика неподвижно сидит на сцене)
Вика (как бы самой себе): Зачем вы пришли? Я не просила вас приходить.
Артем: Ты, это, не просила, а мы пришли. Мы верно сделали. Ты сама, это… потом скажешь…
Вика: Ну, проходите.
Зина: Ты уезжаешь.
Вика: Обыск, садитесь, раз пришли
Искра: — Во всех комнатах так?
Вика: — Они что-то искали.
Искра: А где Поля?
Вика: Уехала в деревню. Насовсем.
Искра (яростно): Так! За дело, ребята. Все убрать и расставить. Девочки – белье, мальчики – книги. Дружно, быстро и аккуратно.
Вика: Не надо. Ничего не надо.
Искра: Нет, надо! Все должно быть, как было. И – как будет! Ты написала тете?
Вика: — Написала, но тетя не поможет. Будет только плакать и пить капли.
Искра: — Как же ты одна?
Вика: Ничего, Андрей Иванович приходил, Зинин папа. Хотел, чтобы я к ним переехала жить. Пока.
Искра: Это же замечательно, это же…
Вика: Замечательно? Уйти отсюда, значит, поверить, что папа и в самом деле преступник. А он ни в чем не виноват, он вернется, обязательно вернется, и я должна его ждать.
Искра: Извини, ты абсолютно права.
Вика: Почему вы пришли? Ну, почему?
Искра: Мы пришли потому, что знаем Леонида Сергеевича и … и тоже уверены, что это ошибка. Это кошмарная ошибка, Вика, вот посмотришь.
Вика: Конечно, ошибка, я знаю. Он сам сказал мне на прощание. И знаешь, что? Я поставлю чай, а? Есть еще немного папиных любимых пирожных.
Искра: А ты обедала?
Викаа: Я чаю попью.
Искра (Зине): Зина, марш на кухню! (Вике) Нет, это не годится. (Зине) Посмотри, что там есть: Вика сегодня не ела ни крошечки.
Зина: Я вкусненько приготовлю! (уходит на кухню)
Вика: Артем, что у тебя с лицом?
Артем: Я упал с лестницы. (все смеются)
Зина (входит с яичницей): Ну, и замечательно, ну, и замечательно! Все будет хорошо, вот посмотрите. Я предчувствую, что все будет хорошо! (все смотрят на нее не веря)
Искра: Ты завтра приходи в школу.
Вика: – хорошо
Лена: Хочешь, я зайду за тобой? Мне по пути.
Вика: Спасибо.
Искра: До свиданья. Дверь никому не открывай.
Все: До свиданья. (Уходят)
Артем — Страшно все-таки.
Искра — Что?
Артем — Ну, это… Обыск этот. Книжки по полу, а на книжках-следы от сапог. А хрусталь не били. Аккуратно складывали, ни одной рюмки битой.
Зина — Он, наверно, дорогой…
Артем — Дороже книжек?Если стекляшки эти дороже книжек становятся, тогда… (пауза) Ну, это… Пойдем, Жорка. Привет.
Зина — Привет (остальные молчат)
(Стамескин и Искра на авансцене)
Стамескин: Ты где была!? Я два часа тебя жду. Измерзся, как собака.
Искра: Я была у Вики Люберецкой.
Стамескин: Ну, знаешь… Знал, что ты ненормальная, но чтоб до самой маковки!
Искра: Что ты бормочешь?
Стамескин: А то, что Люберецкий этот – ворюга! Он миллион растратил. Миллион, представляешь?
Искра: Сашка, ты врешь, да? Ну, скажи, ну…
Стамескин: Я точно знаю, поняла? Он меня на работу устраивал, на секретный завод. Личным звонком. Личнем! И жду тебя, чтоб специально предупредить.
Искра: О чем? О чем ты хотел предупредить меня?
Стамескин: Вот об этом.
Искра: Об этом? Спасибо. А Вика что растратила? Какой миллион?
Стамескин: Вика? При чем тут Вика?
Искра: Вот именно, не при чем. А Вика – моя подруга. Ты хочешь, чтобы я предала ее? Даже если то, что ты сказал, правда, даже если это – ужасная правда, Вика ни в чем не виновата. Понимаешь, ни при чем! А ты….
Стамескин: А что я?
Искра: Ничего. Может быть, мне показалось. Иди домой, Саша.
Стамескин: Искра…
Искра: Я сказала, иди домой. Я хочу побыть одна. До свидания.
(Около школы. Артем и Искра идут рядом. Входит Вовик)

Вовик: Вика с Ленкой идет в школу.
Искра: Не кричи. Все как обычно, уразумел? Чтоб было все, как всегда.
(Вовик уходит, вместо него появляется Сергей)
Сергей — Привет.
Артем – Чего тебе?
Сергей — Валендра задала сочинение, а сама у директора. Теперь вас начнут тягать, так хочу объяснить.
Искра — Мы знаем
Сергей — Что вы знаете? Ничего вы не знаете. В тот день после стычки нас Валендра встретила, когда я Юрку домой вел. А у него рожа — картина ужасов, твой приятель постарался. Ну, она вцепилась, кто да за что? Я и сказал: обычная драка. Подчеркиваю, я сказал. Юрке было не до разговоров, ты ему челюсть своротил.
Артем — Ну, спасибо. У вас все трепачи в десятом или хоть через одного?
Сергей — А что я мог? Она как пиявка, сам знаешь. Гнала Юрку в поликлинику, чтобы он справку об избиении взял, но Юрка не пошел. Так что вали на обычную драку. Мол, из принципа.
Искра — Сами разберемся! Катись к своему Юрику.
(в кабинете у директора Романихии, Валендра, Артем. Входит Искра)
Искра: Вызывали?
Валентина Андроновна: Обожди в коридоре, Полякова.
(Искра выходит из кабинета, но остается на сцене)
Валентина Андроновна (Артему): За что ты избил Юрия Дегтярева из 10 «А»?
Артем: За дело.
Валентина Андроновна: Какое дело?
Артем: Наше дело.
Валентина Андроновна: Ну, так я тебе скажу, почему ты его избил. Ты избил его потому, что отец Юры служит в милиции… Да, да! Нечего на меня таращиться!
Ромаанихин: Ну, это уж слишком, Валентина Андроновна.
Валентина Андроновна: Я разобралась в этом вопросе досконально, Николай Григорьевич.Досконально!
Артем (громко): Убейте меня. Ну, эт… убейте! (уходит. Искра уходит за ним)
Валентина Андроновна: Шефер! Шефер, вернись!
Ромаанихин: Не надо. Валентина Андроновна, вы неправильно вели себя. Нельзя швыряться такими обвинениями.
Валентина Андроновна – Я знаю, что делаю! Вам, кажется, разъяснили, до чего может довести ваш гнилой либерализм, так не заставляйте меня еще раз сигнализировать! А этот Шеффер – главный заводила. Думаете, я забыла ту вечеринку с днем рождения? Я ничего не забываю. И если Шефер не желает учиться в нашей советской школе, то пойдет работать. И я это ему устрою! (кричит) Полякова!

(Валентина Андроновна выходит из кабинета)

Валентина Андроновна: Полякова! Ты где, Полякова?

(Валентина Андроновна возвращается в кабинет. Появляется Искра. Она проходит в кабинет рядом с Валентиной Андроновной, словно не замечая ее. Искра неожиданно оборачивается и спрашивает:

Искра: Что вы сказали Артему, Валентина Андроновна? Что вы сказали ему?
Валентина Андроновна: Это тебя не касается.
Искра: Он же чернее земли. Я спросила, а он выругался. Он так страшно выругался…
Валентина Андроновна: Он еще и ругается! (Романихину) Вот плоды вашей надклассовой демократии! (Искре) Где вы были вчера?
Искра: У Вики Люберецкой
Валентина Андроновна: Ты подговорила ребят пойти туда? Или Шефер?
Искра: Предложила я, но ребята пошли сами.
Валентина Андроновна: Зачем? Зачем ты это предложила?
Искра: Чтобы не оставлять человека в беде.
Валентина Андроновна: Она называет это «бедой»! Вы слышите, Николай Григорьевич? (Искре опять) Значит, организовала субботник? Как благородно! А может быть, ты не веришь? Может быть, ты считаешь, что Люберецкий не мошенник, а невинная жертва? Почему ты молчишь?
Искра: Я все знаю.
Валентина Андроновна: Мы не будем делать выводов, отмечая твое безупречное поведение в прошлом. Но учти, Полякова. Завтра же проведешь экстренное комсомольское собрание.
Искра: А повестка?
Валентина Андроновна: Необходимо решить комсомольскую судьбу Люберецкой. И вообще я считаю, что дочери врага народа не место в Ленинском комсомоле.
Искра: Но за что? За что же? Вика же не виновата, что ее отец…
Романихин: Даа! Конечно, конечно.
Искра: Я не буду проводить этого собрания.
Валентина Андроновна: Что ты сказала?
Искра: Я не буду проводить собрания…
Валентина Андроновна: Что?
Романихин: Да ей же плохо!
Искра (хватаясь за Романихина)— Ничего. Извините. Ничего.
Романихин (кричит на Валендру) — Сестру! Что вы сидите как клуша? (Искра падает в обморок)
Медсестра — Да одна я тут, одна, не бойся. Ну, очнулась, красавица? И хорошо. Выпей-ка.
Искра — Что со мной было?
Медсестра — Ничего страшного, у девочек это бывает. Ну, чего краснеешь? Дело естественное, растешь, а тут еще, видать, понервничала. Ты берегись, большая уже, понимать должна.
Искра — Да, да, спасибо. А как я… Я сама к вам пришла?
Медсестра — Директор принес, Николай Григорьевич. Прямо как доченьку, только что не целовал.
Искра — Ужасно!
Медсестра — Ну, ты в порядке? Тогда Николая Григорьевича кликну, он в коридорчике дожидается. (кричит) Николай Григорьевич! (входит директор)
(Постепенно зажигается свет. Искра приходит в себя)
Романихин: Как дела, хороший человек?
Искра: А откуда вы знаете, что хороший?
Романихином: Ох, и трудно ж догадаться было. До дома дойдешь или, может, машину где выпросить?
Искра: Дойду.
Романихин: Да и провожатых у тебя достаточно. (показывает на друзей Искры) А собрание будет через неделю, так что не волнуйся пока. Я сам в райком звонил.
Искра: А Вика?
Романихин: А о Люберецкой пока ничего хорошего не обещаю. Я поговорю, сделаю, что смогу, но ничего не обещаю. Сама понимаешь.
Искра: Понимаю. Ничего я не понимаю. (входят друзья Искры, кроме Артема)
Искра: А где Артем?
Жорка: Ушел. Вернулся, взял сумку и потопал прямо с урока.
Романихин (Искре): Хоть о Шефере-то не беспокойся. Ну, в другой школе будет учиться, не пропадет. Если бы просто драка, а…
Валька: А драка, Николай Григорьевич, была справедливой. Я в тот день
болел и могу беспристрастно обрисовать.
Зина: Артем дрался из-за меня, потому что я ходила с Юркой в кино.
Романихин: Из-за тебя? Точно из-за тебя?
Зина: А что, из-за меня и подраться нельзя?
Романихин: Можно. Можно и нужно. Только, чтоб Артему твоему полегче было,
напиши-ка ты мне, Коваленко, докладную.
Зина: Что?!
Романихин: Ну, записку. Изложи, как было дело, вскрой причины. Полякова тебе поможет. И завтра, не позже.
Зина: А зачем?
Романихин: Ну, надо же, надо! Гора с плеч свалится, если будет твоя записка, понятно?
(Вика и Искра)
Вика: Спасибе тебе, Искра. Папа не зря говорил, что ты самая лучшая.
Искра: С комсомолом будет очень трудно, Вика.
Вика: Я знаю. Мне все объяснила Валентина Андроновна. Мы долго говорили с ней наедине. Николая Григорьевича куда-то вызывали, и вернулся он какой-то… Какой-то не такой.
Искра: С комсомолом будет трудно, но ты не отчаивайся. Николай Григорьевич обещал что-нибудь сделать.
Вика: Да, да. А потом ведь собрание только через неделю. (Крепко пожали друг другу руки, хотели поцеловаться, но разошлись)

Глава седьмая
(Искра входит в доме Шефнера. Мама Артема выходит ей навстречу)
Искра: А где Артем?
Мама: Как так «где Артем»? Разве он не в школе?
Искра (растерянно): Нет, это я не в школе. Я не была в школе и думала…
Мама: Ты не умеешь врать, девочка. Конечно, это хорошо, но твоему мужу придется несладко. Рассказывай, что такое ужасное натворил мой сын.
Искра: Юрка из 10 «Б» сделал подлость, и Артем его избил. Драка была честной, вы не подумайте. Валентина Андроновна хотела его выгнать из школы, но Николай Григорьевич заступился. Я сейчас найду Артема и успокою. Пусть приходит в школу.
Мама: Ай, нехорошо драться. Он смелый мальчик, ты согласна? У такого отца, как мой муж, должны быть смелые сыновья. Мой муж был пулеметчиком у самого Буденного, и я таскалась за ними с Артемом на руках. Так вот, я уже все знаю. Этот негодник прячется у Розы. Очень трудно воспитывать мальчиков, хотя, если судить по Розочке, девочек воспитывать еще труднее. Ты знаешь, где строительное общежитие?
Искра: Знаю.
Мама: Роза в 25-ой комнате.
(Комната Розы. Входит Искра)
Искра: Здравствуйте. Вы – Роза?
Роза: Я Роза.
Искра: Я ищу Артема.
Роза: Сейчас придет. Я послала его в магазин. Ты – Искра? (Искра кивает) Ну, правильно! Артем так и сказал, что, если кто его найдет, то только Искра.
Искра: Мне Артем рассказывал, что вы из дома ушли.
Роза: И правильно сделала. Если любишь и головы не теряешь, значит, не любишь и любовь потеряешь. Вот что я открыла.
Искра: Давайте, я вам буду помогать. (подходит к столу и видит «Строительные материалы) «Строительные материалы». Это вы читаете?
Роза: Я. Сессия в институте скоро.
Искра: Читаете и гладите сразу?
Роза: Да.
Искра: У вас, кроме утюга, ничего в комнате нет.
Роза: Не выдумывай, в шкафчике все лежит… Помогать мне не надо, а лучше говори мне «ты». Спросишь, почему лучше? Потому что я глажу рубашки своему парню. (прижимает рубашку к лицу) Знаешь, какая это радость?
Искра: Вот вы… ты говоришь, что любить – значит, терять голову, – но голова совсем не для того, чтобы ее терять. Это как-то обидно! Женщина такой же человек, как и…
Роза: Вот уж дудочки! Если хочешь знать, самое большое счастье – чувствовать, что тебя любят. Не знать, а чувствовать. Так при чем здесь голова? Вот и выбрось из нее глупости и сделай себе прическу.
Искра: Говорить так – значит отрицать, что женщина – это большая силе в деле строительства…
Роза: У, еще какая сила! Силища! Но только не для того, для чего ты думаешь. Женщина не потому силища, что камнем может ворочать похлеще мужика, а потому она силища, что любого мужика может заставить ворочать эти камни. Ну, и пусть они себе ворочают, а мы будем их заставлять.
Искра: Как это «заставлять»? Принуждать, что ли? Навязывать свою волю? Стоять с кнутом, как плантатор? Как?
Роза: Как? Ручками, ножками, губками. (проходит по комнате, все это демонстрируя) Вот я какая, видишь? Скажешь, не сильная? Ого! Мой парень как посмотрит на меня, так не то, что камни – железо перегрызет! Вот это и есть наша сила. Хотите, чтобы мы увеличили производительность труда? Пожалуйста, увеличим. Только дайте нам наряды, дайте нам быть красивыми – и наши парни горы свернут! Да они за нашу красивую улыбку, за нашу нежность…
(Входит Артем)
Артем (Искре): Привет. (Розе) А сахару опять нет. Говорят, завтра в семнадцатом будут давать по два кило.
Роза: Придется побегать. Мой парень – ужас, какой сластена.
Артем: — Ну, чего там?

Искра (Артему): — Все в порядке, завтра приходи в школу.
Артем: — «Разобралась в этом вопросе»! Ну, болтуны. Вика ходит в школу?
Искра: Ходит. Собрание через неделю. Может быть, удастся…
Артем — Ничего не удастся, потому что всех сожрет Валендра. Уроков много задали?
(Проходит неделя. Класс снова в сборе)
Жора — Стерва!
Искра — Так о старших не говорят!
Жора — Я не о старших. Я о Валендре.
Вика (задучиво)— Давайте с осенью попрощаемся.
Зина — В лес!
Жора — На речку!
Вика — В Сосновку! Там и лес и речка.
Жора — В Сосновку!
Искра — А там есть магазин или столовая?
Вика — Я все купила. Хлеб возьмем утром, а поезд в девять сорок. (свет гаснет)
(на сцена та же компания. У них в руках корзинки с едой, гитара)
Лена: Ты бывала здесь?
(Вика молчит. К ней подходит Ландыс)
Ландыс: Быстро дачники свернулись.
Вика: Да.
Ландыс: Я бы здесь до зимы жил. Здесь хорошо.
Вика: Хорошо,
Ландыс: В речке купаются?
Вика: Сейчас холодно.
Ландыс: Нет, я вообще.
Вика: — Там купальня была. Вот наша дача.
Зина — Красивая
Вика: Папа сам красил. Он любил веселые цвета.
Искра: А сейчас…
Вика: Сейчас все опечатано. Я хотела кое-что взять из своих вещей, но
мне не позволили.
Артем: Пошли. Чего глядеть-то?
Искра: Артем, ребята, делайте костер.
(все расходятся: Валька и Артем идут за хворостом. Девочки – Искра, Зина, Лена – уходят за сцену. Ландыс и Вика остаются вместе)
Вика — Ты очень занят?
Ландыс — Я? Нет, что ты! У нас Артем главный по кострам
Вика (Ландысу): Хочешь, я покажу тебе одно место?
Ландыс: Хочу.

(Вика медленно идет к кусту шиповника. Они садятся около куста. Шиповник нависает над ними)

Вика: Я любила читать здесь. (Ландыс встает и начинает обрывать ягоды) Не надо. Пусть висят; красиво. Их потом птицы склюют.
Ландыс: Склюют.
Вика: Сядь. Рядом сядь, что ты за спиной бродишь? (Ландыс поспешно садится) Ландыс, ты любишь меня, Ландыс? (Он молчит) Ты долго будешь любить меня?
Ландыс: Очень.
Вика: Спасибо тебе. Поцелуй меня, Ландыс. (Ландыс прижимается губами к щеке Вики) И обними. Пожалуйста, обними меня покрепче. (Ландыс быстро обнимает, затем опять садится в прежнюю позу: он изо всех сил сжимает руками колени и смотрит мимо Вики)

(Крик Вальки: «Вика, Жорка, где вы там? Кушать подано». Свет гаснет.
Вика и Искра одни на сцене. Они прощаются)

Искра: Завтра понедельник.
Вика: Я знаю. Может, я не приду на уроки, но ты не волнуйся, все будет, как надо.
Искра: Значит, на собрании ты будешь?
Вика: Да, да, конечно. (Вика сжимает руку Искры и уходит)
Лена – — Вика, ждем!
(Искра возвращается домой. Видит Стамескина)

Стамескин: Значит, не взяли меня. Лишний я в вашей компании.
Искра: Да, лишний. Нас приглашала Вика.
Стамескин: Ну, и что? Лес Вике не принадлежит,
Искра: Тебе хотелось поехать с Викой?
Стамескин: Мне хотелось поехать с тобой!
Искра: Не сердись, пожалуйста, просто я не подумала вовремя.
Стамескин: Завтра увидимся?
Исккра: Завтра, Саша, никак. Завтра комсомольское собрание.
Стамескин: Ну, не до вечера же!
Искра: А что с Викой после него будет, представляешь?
Стамескин: Опять Вика?
Искра: Саша, ну нельэя же так. Ты же добрый, а сейчас говоришь плохо.
Стамескин: Ну, ладно. Ну, я вроде не прав. Но послезавтра-то увидимся?
(Школа. Валентина андроновна разговаривает с Искрой)

Валентина Андроновна – Вика в школу не пришла. Надо бы сходить к ней…
Искра — Не надо, Валентина Андроновна, Вика придет на собрание, она дала слово. А то, что ее нет на уроках, это же понятно: ей надо подготовиться к выступлению.
Валентина Андроновна — Опять капризы! Прямо беда с вами. Скажи Александрову, чтобы написал объявление о собрании.
Искра — Зачем объявление? И так все знают.
Валентина Андроновна — Из райкома придет представитель, поскольку это не простое персональное дело. Не простое, ты понимаешь?
Искра — Я знаю, что оно не простое.
Валентина Андроновна — Вот и скажи Александрову, чтобы написал. И повесил у входа.
Искра — Объявления не будет.
Валентина Андроновна — Как не будет? Это что за разговор, Полякова?
Искра — Объявление никто писать не станет! Мы считаем…
Валентина Андроновна — Они считают! Нет, слышите, они уже считают! Немедленно пришли Александрова. Слышишь?
Искра — Валентина Андроновна, не надо никакого объявления. Не надо, мы просим вас. Не надо.
Валентина Андроновна — Пеняй на себя, Полякова.
(Сцена собрания. На сцене класс, Валендра и председатель гороно)

Валентина Андроновна: Где Люберецкая?
Зина: Еще не пришла»
Валентина Андроновна: Так я и знала! Коваленко, беги сейчас же за ней и тащи силой! Может, начнем пока?
Мать Искры: Придется обождать. (он сидит за партой Зины и Вики)
Валентина Андроновна (представителю): Нет, вы уж, пожалуйста, за стол.
Мать Искры: Мне и здесь удобно. (кивает на девочек) Народ кругом.
Валентина Андроновна: У нас есть время поговорить и поразмыслить, и, может быть, то, что Люберецкая оказалась жалким трусом, даже хорошо. По крайней мере, это снимает с нее тот ореол мученичества, который ей усиленно пытаются прилепить плохие друзья и плохие подруги. Да, да! Плохие друзья и плохие подруги! Хороший друг, верный товарищ всегда говорит правду, как бы горька она ни была. Не жалеть надо – жалость обманчива и слезлива, – а всегда оставаться принципиальным человеком. Всегда! С этих принципиальных позиций мы и будем разбирать персональное дело Люберецкой. Но, разбирая ее, мы не можем забыть и кое-какие иные имена. Мы не должны забывать о зверском избиении комсомольца и общественника Юрия Дегтярева. Мы не должны забывать и б увлечении чуждой нам поэзией некоторых чересчур восторженных поклонниц литературы. Мы не должны забывать о разлагающем влиянии вредной, либеральной, то есть буржуазной демократии. Далекие от педагогики элементы стремятся всеми силами проникнуть в нашу систему воспитания, сбить с толку отдельных легковерных учеников, а то и навязать свою гнилую точку зрения. (Класс гудит) Тихо! Тихо, я сказала! Вопрос о бывшем директоре школы решается сейчас…
Пашка: О бывшем?
Валентина Андроновна: Да, о бывшем! Романихин освобожден от этой должности и…
Мать Искры: Минуточку. Зачем же так категорически? Николай Григорьевич пока не освобожден, вопрос пока не решен, и давайте пока воздержимся.
Валентина Андроновна: Возможно, я не права с формальной стороны. Однако я, как честный педагог… (смех в классе) Прекратите смех! Да, я форсирую события, но я свято убеждена в том, что…
(вбегает Зина)
Валентина Андроновна: А Люберецкая? Ну, что ты молчшиь? Я спрашиваю: где Люберецкая?
Зина: В морге. (медленно по стене стекает на пол)
Глава восьмая
Искра — Что она сделала с собой?
Следователь (подшивая «Дело») — Снотворное. Много было снотворного в доме, а она— одна.
Искра — Ей было… больно?
Следователь — Она просто уснула, да поздно спохватились. Тетя ее аккурат в этот день приехала, видит, девочка спит, ну и не стала будить.
Искра — Не стала будить…
Следователь — Слушай, Искра, ты же с ней все дни вместе — вот тут твои показания. Как же ты не заметила?
Искра — Что надо было заметить?
Следователь — Ну, может, обидел ее кто, может, жаловалась, может, что говорила. Припомни.
Искра — Ничего она особенного не говорила, ни на кого не жаловалась и никого не обвиняла.
Следователь — Это мы знаем. Я насчет обид. Ну, понимаешь, как, по-девичьи.
Искра — Ничего не было, все спокойно. В Сосновку накануне ездили… (смотрит на следователя) А хоронить? Когда будут хоронить?
Следователь — Это ты у родственников спроси.(подает ей бумаги)— Прочитай и распишись. Тут. «Дело» я закрываю за отсутствием состава преступления. Чистое самоубийство на нервной почве.
Следователь — А насчет похорон ты у родственников узнай.
Искра — Нет у нее родственников
Следователь — Я же говорю, тетка приехала. (Входят Лена и Зина)
Искра (девчонкам) – Пойдемте.
Лена и Зина (хором) — Куда?
Искра — Тетя ее приехала. Следователь сказал, что насчет похорон надо у родственников узнать. (уходят. Свет гаснет)
Зина — Ох, трудно-то как!
Искра — Надо!
Лена — Надо! Это в детстве — «хочу — не хочу», а теперь — «надо или не надо». Кончилось наше детство, Зинаида.
Зина — Кончилось.
(Свет гаснет. Девчонки оказываются в доме вики. Они видят лежащую на кровати женщину, она прижимает к себе фотографию Вики)
Зина — Мертвая…
Лена — Дышит, кажется
Искра (смотрит в глаза женщины) — Послушайте… Товарищ Люберецкая…
Зина — Мертвая, да? Мертвая?
Искра — Товарищ Люберецкая, мы подруги Вики.
Искра — Послушайте, мы подруги Вики, мы учимся в одном… (пауза) Мы учились вместе с первого класса…
Лена — Ну что?
Искра — Звони в «скорую».

(врачи пытаются привести женщину в чувства, брызгают водой, делают уколы, затем кладут ее на носилки и выносят. Девочки остаются одни)

Зина — Как в склепе.
Лена — Что же нам делать? Может, в милицию?
Искра — В милицию? Конечно, можно и в милицию: пусть Вику хоронят как бродяжку. Пусть хоронят, а мы пойдем в школу. Будем учиться, шить себе новые платья и читать стихи о благородстве.
Лена — Но я же не о том, Искра, не о том, ты меня не поняла!
Искра — Можно и в милицию, Можно…
Зина — Только что мы будем говорить своим детям? Чему мы научим их тогда?
Искра — Да, что мы будем говорить своим детям? Прежде чем воспитывать, надо воспитать себя.
Лена — Я дура, девочки, Я дура и трусиха ужасная. Я сказала так потому, что не знаю, что нам теперь делать.
Зина — Все мы дуры! Только умнеть начинаем.
Искра — Наверное, все знает мама Артема. Она старенькая, и ей наверняка приходилось… Приходилось хоронить. Зина, найди ключи от квартиры… Мы запрем ее и пойдем к маме Артема и… И я знаю только одно: Вику должны хоронить мы. Мы!
(На сцене Искра и ее мать)

Мама: Пора брать себя в руки, Искра.
Искра: Конечно.
Мама: В жизни будет много трагедий. Я знаю, что первая – всегда самая страшная, но надо готовиться жить, а не тренироваться страдать.
Искра: Может быть, следует тренироваться жить?
Мама: Не язви, я говорю серьезно. И пытаюсь понять тебя.
Искра: Я очень загадочная?
Мама: Искра!
Искра: У меня имя – как выстрел. Прости, мама, я больше не перебью.
Мама: Самоубийство – признак слабости, это известно тебе? Поэтому человечество исстари не уважает самоубийц.
Искра: Даже Маяковского?
Мама: Прекратить!
Искра: Прости, мама.
Мама: Ты, конечно, пойдешь не похороны и… и это правильно. Друвьям надо отдавать последний долг. Но я категорически запрещаю устраивать панихиду. Ты слышишь? Категорически!
Искра: Я не очень понимаю, что такое панихида в данном случае. Вика успела умереть комсомолкой. При чем же здесь панихида?
Мама: Искра, мы не хороним самоубийц за оградой кладбища, как это делали в старину. Но мы не поощряем слабовольных и слабонервных. Вот почему я настоятельно прошу… никаких речей и тему подобного. Или ты даешь мне слово, или я запру тебя в комнате и не пущу на похороны.
Искра: Неужели ты сможешь сделать это, мама?
Мама: Да, да! Потому что нее не безразлично твое будущее.
Искра: Мое будущее! Ах, мама, мама! Не ты ли учила меня, что лучшее будущее – это чистая совесть?
Мама: Совесть перед обществом, а не… Ты – единственное, что есть у меня, доченька. Единственное. Я плохая мать, но даже плохие матери мечтают о том, чтобы их дети были счастливы. Оставим этот разговор: ты умница, ты все поняла и… И иди спать. Иди, завтра у тебя очень тяжелый день.
(У школы собирается класс, Директор, родители Артема, Валендра)

Отец: Машины так и не дали.
Артем: Ладно. Мы, это… мы на руках ее понесем.
Мама: Далеко.
Артем: Ничего. Нас много.
Роза — К ним пошли. Ключи у тебя? Ну, к Люберецким, чего ты на меня смотришь? Надо же белье взять, платьице понаряднее.
Искра — Да, да. Знаешь, я об этом и не подумала.
Роза — Я же говорю, здесь женщина нужна.
Зина — У нее розовое есть. Очень красивое платьице, я всегда завидовала. (Искра и Роза уходят.)
Отец— Девочки, купите цветов.
(Шапка пошла по кругу. Все замолкают. Свет тускнеет)
Романихин (объявляет в микрофон): Дети! Сегодня не будет занятий. Младшие могут идти по домам, а старшие… Старшие проводят в последний путь своего товарища. Трагически погибшую ученицу девятого 9 «Б» Викторию Люберецкую.
Валентина андроновна: Вы ответите за это! Вы ответите за это.
(Появляется Жора с выкопанным кустом шиповника)
Отец — Готово. Кто понесет.
Жора— Мешок не забудьте
Похорны.
Роза (кричит): Стойте! Невесту хороним, невесту! Зина, возьми два букета. Нужны белые цветы. (Вика в цветах)
Романихин – Товарищи! Парни и девчата, смотрите. Во все глаза смотрите на вашу подругу. Хорошо смотрите, чтобы запомнить. На всю жизнь запомнить, что убивает не только пуля, не только клинок или осколок! Убивает дурное слово и скверное дело, убивает равнодушие и казенщина, убивает трусость и подлость. Запомните это, ребята, на всю жизнь, запомните!..

(Искра Читает стихи Есенина:

До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый друг, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди…
Отец Зины: Не уберег я тебя, девочка, не уберег…
Роза: Прощайтесъ. (целует Вику в лоб). Пора уже.

(сцена пустеет. Остаются Ландыс и Артем. Они долго сажают куст)

Зина — Грязные вы какие. Вас стирать и стирать. (все молчат) — Все ревели. Даже Вовик Храмов.
Артем — Счастливый. Нам бы с Жоркой зареветь, куда как хорошо бы было.
Лена — До завтра?
Искра — Может быть (все расходятся. К Искре подходит соседка)
Соседка — Тебе тут открытка с почты. (Искра всматривается в почерк. Свет тускнеет. Громко хлопает дверь. Свет снова загорается. На сцене Искра и ее мать)
Мать – Встать!
(Искра вскакивает и внимательно смотрит на мать)
Мама: Ты устроила панихиду на кладбище? Ты?
Мама: Молчать. Я предупреждала! (снимает ремень)
Искра: Мама, подожди… Я очень люблю тебя, мама, но если ты хоть раз, хоть один раз ударишь меня, я уйду навсегда.
Мама (опустив ремень): Переоденься. Все переодень: чулки, белье. Ты насквозь мокрая. Пожалуйста.
Искра – хорошо! (Свет гаснет. Только горит огонек спички, зажженной матерью Искры)
Глава девятая
(Искра раскрывает бандероль. На пол падают книги. Среди них томик Есенина и книги Грина. Искра находит записку)

Искра (плачет) – Ах, вика, вика! (начинает читать. Появляется Вика. Вся в белом)

Вика: Дорогая Искра! Мне не больно, не горько и не стыдно. Я никому на свете не стала б объяснять, почему я делаю то, что сегодня сделаю, – но тебе я должна объяснить все, потому что ты – мой самый большой и единственный друг. И еще потому, что я однажды солгала тебе, сказав, что не люблю, а на самом деле я тебя очень люблю и всегда любила, – еще с третьего класса, – и всегда завидовала самую чуточку. Папа сказал, что в тебе строгая честность, когда ты с Зиной пришла к нам в первый раз и мы пили чай и говорили Маяковском. И я очень обрадовалась, что у меня есть теперь такая подружка, и стала гордиться нашей дружбой и мечтать. Ну, да не надо об этом: мечты мои не сбылись. А говорю я не для того, чтобы объясняться, а для того, чтобы объяснить. Меня вызывали к следователю, и я знаю, что папу обвиняют в том, что он будто бы растратил огромные деньги. А я ему верю и не могу от него отказаться, и не откажусь никогда, потому что мой папа – не вор и не обманщик. Он – честный человек, он сам мне сказал, – а раз так, то как же я могу отказаться от него? Я все время об этом думаю: о вере в отцов – и твердо убеждена, что только так и надо жить. Если мы перестанем верить своим отцам, верить, что они честные люди, то мы очутимся в пустыне. Тогда ничего не будет, понимаешь, ничего. Пустота одна. Одна пустота останется, а мы сами перестанем быть людими. Наверно, я плохо излагаю свои мысли, и ты, наверно, изложила бы их лучше, но я знаю одно: нельзя предавать отцов. Нельзя, иначе мы убьем самих себя, своих детей, свое будущее. Мы разорвем мир надвое, мы выроем пропасть между прошлым и настоящим, мы нарушим связь поколений, потому что нет на свете страшнее предательства, чем предательство своего отца. Нет, я не струсила, Искра, что бы обо мне ни говорили, я не струсила! Я осталась комсомолкой и умираю комсомолкой, а поступаю так потому, что не могу отказаться от своего отца. Не могу и не хочу. Уже понедельник, скоро начнется первый урок. А вчера я прощалась с вами и Жорой Ландысем, который давно был влюблен в меня, я это чувствовала. И поэтому целовалась в первый и последний раз в жизни. Я не спала ночь да и предыдущую тоже не спала – и, наверно, усну легко. А мы с тобой ни разу не поцеловались. Ни разу! И я сейчас целую тебя за все прошлое и будущее. Прощай, моя единственная подружка! Твоя Вика Люберецкая. (Свет переключается только на Искру. Она бережно откладывает письмо, разглаживая его. Затем обнимает колени руками и плачет)
(Сцена урока в классе. Заходит директор) (класс встает)

Романихин: Простите, я попрощаться зашел. Садитесь. (садится один Вовик)
Артем (Вовику): Встань!
Романихин: Вот прощаться зашел. Ухожу. Совсем ухожу. Трудно расставаться с вами, черти вы полосатые, трудно! В каждый класс захожу, всем говорю: счастливо, мол, вам жить, хорошо вам учиться. А вам, девятый «Б», этого сказать мало. Не расстраивайтесь, были бы бойцы, а командиры всегда найдутся. А в вас в бойцов я верю: вы первый бой выдержали. Вы обстрелянные теперь парни и девчата, знаете, почем фунт лиха. Я верю в вас, слышите? Верю, что будете настоящими мужчинами и настоящими женщинами! Верю, потому что вы смена наша, второе поколение нашей великой революции! Помните об этом, ребята. Всегда помните!

(Романихин уходит. Входит Валендра. Начинется урок литературы. Зина и Искра рядом, за одной партой)

Валентина Андроновна: Коваленко, кто тебе разрешил пересесть?
Зина: Мне никто не разрешал. Я думала…
Валентина Андроновна: Немедленно сядь на свое место.
Зина: — Валентина Андроновна, раз Искра все равно не пришла, я…
Валентина Андроновна: Без разговоров, Коваленко. Разговаривать будем, когда вас вызовут.
Артем: Значит, все же будем разговаривать?
Валентина Андроновна: Что за реплики, Шефер? На минуточку забыл об отметке по поведению? (Зине) Что такое, Коваленко? Ты стала плохо слышать?
Зина: Валентина Андроновна, пожалуйста, позвольте мне сидеть сегодня с Боковой. То парта Вики и… Валентина Андроновна: Ах, вот в чем дело! Оказывается, вы намереваетесь устроить памятник? Как трогательно! Так вы забыли, что это школа, где нет места хлюпикам и истеричкам. И марш за свою парту. Живо!
Зина: Не смейте. Не смейте говорить мне «ты». Никогда. Не смейте, слышите? (убегает плача)
Валька: А ведь вы не правы, Валентина Андроновну. Конечно, Коваленко я
тоже не защищаю, но и вы тоже.
Валентина Андроновна: Садись, Александров! (Валька продолжает стоять) Я, кажется, сказала, чтобы ты сел.
Валька: А я еще до этого сказал, что вы не правы. У нас Шефер, Остапчук, Ландыс уже усы бреют, а вы – будто мы дети. Мы не дети. Уж, пожалуйста, учтите это, что ли.
Валентина Андроновна: Так. Уяснила. Кто еще считает себя вэрослым? (поднимается весь класс) Понятно. Садитесь (класс тихо садится) — Мы сегодня почитаем… Сон Веры Павловны. Бокова, начинай…те. Можно сидя.
(на сцене Стамескин и Искра)

Стамескин: Я за тобой. Я билеты в кино купил.
Искра: Ты почему не был на кладбище?
Стамескин: Не отпустили. Не веришь? Вот в кино и проверишь, мы всей бригадой идем. Свидетелей много.
Искра: Только в кино мы не пойдем,
Стамескин: Понимаю. Может, погуляем? Дождя нет, погода на ять.
Искра: А вчера был дождь. Цветы стали мокрыми и темнели на глазах.
Стамескин: Черт его дернул с этой растратой.
Искра: Саш, а ты точно знаешь, что он украл миллион?
Стамескин: Точно. У нас на заводе все знают.
Искра: Как страшно! Понимаешь, я у них пирожные ела. И шоколадные конфеты. И все, конечно же, на этот миллион.
Стамескин: А ты как думала? Ну, кто, кроме воров, может позволить себе каждый день пирожные есть?
Искра: А Романихина, по-твоему, правильно сняли?
Стамескин: Правильно. Не надо лезть на рожон.
Искра: Не лезть на рожон! Сколько тебе лет, Стамескин? Сто?
Стамескин: Дело не в том, сколько лет, а…
Искра (кричит): Нет, в том! Как удобно, когда все вокруг старики! Все будут держаться за свои больные печенки, все будут стремиться лишь бы дожить, а о том, чтобы просто жить, никому и в голову не придет. Не-ет, все тихонечко доживать будут, аккуратненько доживать, послушно: как бы чего не вышло. Так это все – не для нас! Мы – самая молодая стран в мире, и не смей становиться стариком никогда!
Стамескин: Это тебе Люберецкий растолковал? Ну, тогда помалкивай, поняла?
Искра: Ты еще и трус, к тому же?
Стамескин: К чему это – к тому же?
Искра: Плюс ко всему.
Стамескин: Это, знаешь, слова все. Вы языками возите, «а» плюс «б», а мы работаем. Руками вот этими самыми богатства стране создаем. Мы… (Искра уходит) Искра! (Он догоняет) Искорка, я пошутил. Я же дурака валяю, чтобы ты улыбнулась. (обнимает) Трус, говоришь, трус? Вот я и биделся… Ты же все понимаешь, правда? Ты же у меня умная и… большая совсем. А мы все, как дети. А мы большие уже, мы уже рабочий класс… (Он скользнул руками по ее пальтишку, коснулся груди, замер, осторожно сжал — Искра стояла как истукан. Он осмелел, уже не просто прижимал руки к ее груди, а поглаживал, трогая.) Вот и хорошо. Вот и правильно. Ты умная, ты…
Искра: — Совсем как тогда, под лестницей. Только бежать мне теперь не к кому.
(Квартира Поляковых. Искра лежит на постели. Ее мать присаживается рядом)

Мать — Надо ходить в школу, Искра. Надо заниматься делом, иначе ты без толку вымотаешь себя.
Искра — Надо. Завтра пойду.
Мать —К горю трудно привыкнуть, я знаю. Нужно научиться расходоваться, чтобы хватило на всю жизнь.
Искра — Значит, горя будет много?
Мать — Если останешься такой, как сейчас, — а я убеждена, что останешься. — горя будет достаточно. Есть натуры, которые впитывают горе обильнее, чем радость, а ты из их числа. Надо думать о будущем.
Искра — О будущем… Какое оно, это будущее, мама? (Мать молчит свет гаснет)
(Валька и Романихин)
Валька — Значит, вернули вас, Николай Григорьевич?
Романихин — Вернули. Сперва освободили, а потом вызвали и вернули.
(Фонограммой звучит голос отца Зины «Ромахина увольнять нельзя. Нельзя, товарищи! Если и вы откажете, я дальше пойду. Я в Москву, в Наркомпрос, я до ЦК дойду».)
(Праздник 7 ноября. Народ гуляет. Звучит песня:

Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца — пламенный мотор!..

Зина: А Вики больше нет. Совсем нет. А мы есть. Ходим, смеемся, поем.
«А вместо сердца – пламенный мотор». Может, у нас вправду вместе сердца – пламенный мотор?
Искра: Ребята, а ведь Николая Григорьевича не было с нами.
Валька: Зайдем? Он недалеко живет. Я знаю: я ему баян относил.
(Квартира Романихина. На тумбочке стоит баян. Хозяин сидит за столом. Ребят встречает незнакомая женщина)

Искра — Мы к Николаю Григорьевичу. Мы хотим поздравить его с праздником.
Женщина — Проходите, если пришли. (ребята начинают раздеваться)
Романихин (не сразу поднимая глаза): Вы зачем сюда?
Искра: Мы пришли поздравить вас, Николай Григорьевич, с великим праздником Октября.
Романихин: А-а. Спасибо… Ну, как демонстрация?
Зина: Хорошо.
Романихин: Весело?
Искра: Весело.
Романихин: Это хорошо. Хорошо. И правильно.
Искра: Песни пели.
Романихин: Песни – это хорошо. Песня дух поднимает.
Зина: А почему вы не были с нами?
Романихин: Я? Так. Занемог немножко.
Лена: А врач у вас был? И почему вы не лежите в постели, если вы больны? (Романихин молчит)
Искра: Вы не больны, вы… Почему вы больше не поете? Почему вы баян домой унесли?
Романихин: Из партии меня исключили, ребятки. Из партии моей, родной партии. (закрывает лицо руками)
Женщина — Неправда! Тебя исключила первичная организация, а я была в горкоме у товарища Поляковой, и она обещала разобраться. Я же говорила тебе, говорила! И не смей распускаться, не смей, слышишь?

Искра: Николай Григорьевич. Посмотрите на меня. Посмотрите. (Романихин отрывает ладони от глаз. Искра начинает петь)

Мы – красные кавалеристы
и про нас…

(в этот момент весь класс начинает подхватывать мотив. Романихин берет свой баян и начинает отбивать ногой ритм)
(Следующая сцена – обычный урок. Вдруг в класс врывается Юрка)

Юра – Леонид Сергеевич вернулся домой! (все замолкают и смотрят на него. Вдруг Жора начинает кричать, Артем хватает его за плечи, но Жора снова вырывается и кричит)

Артем: Тихо! Пойдем к нему.
Зина: Куда?
Артем: К Люберецкому.
Искра – Стойте! Нам нельзя идти. Мы даже не знаем, где тетя Вики. Что мы скажем, если он спросит?
Артем: Вот это и скажем
Пашка: Ну, Артем, ты – железный.

(Квартира Люберецких. Леонид Сергеевич сидит за столом. Входят друзья Вики)
Искра: Мы – друзья Вики. (Люберецкий обводит их тяжелым, припоминающим взглядом. Он узнает Искру, кивает ей. Опять опускает голову)
Искра: Мы хотели рассказать. Мы до последнего дня были вместе. А в воскресенье ездили в Ссновку.
Артем (громко): Вы были на кладбище?
Люберецкий: Да. Ограда голубая. Цветы. Куст хороший. Птицы склюют.
Ландыс: Склюют.
Валька: Уходить надо. Мешаем
Артем (положил ладонь на плечо Люберецкого): Послушайте, это… Так нельзя! Нельзя! Вика вас другим любила. И это… мы тоже. Нельзя так.
Люберецкий: Что? (медленно оглядывается) Да, все не так. Все не так.
Артем: Не так? (идет на авансцену) Идите сюда, Леонид Сергеевич. (Люберецкий неподвижен) Идите, говорю! Пашка, помоги ему. (Люберецкий встает и выходит на авансцену. (Артем показывает на зал) Смотрите. Все бы здесь и не уместились.
Люберецкий (в зал): Милые вы мои, милые мои ребятки… (Искре) Зовите всех, Искра.
Зина: Я чай поставлю. Можно?
Люберецкий: Поставьте, Зиночка. (поднимает с пола чайник) Какой тяжелый год! (отдает чайник Зине)
Зина: Знаете, почему? Потому что високосный. Следующий будет счастливым, вот увидите!

(Звучит фонограмма голоса «Следующим был тысяча девятьсот сорок первый»)
Эпилог

(На сцене все Друзья. «Погибшие» в белом. Борис снова начинает свой рассказ)

Борис (подходит к Вальке): Валька горел в танке и спалил не только уши, но и собственную глотку. Впрочем, профессия у него молчаливая: вот уж сколько лет часы ремонтирует. Эх, Эдисон, Эдисон! Это мы его в школе Эдисоном звали, и Искра считала, что он станет великим изобретателем… (идет к Искре) Искра. Искра Полякова, атаман в юбке, староста 9 “Б”, героиня подполья, живая легенда, с которой я учился, спорил, ходил на каток, которую преданно ждал у подъезда, когда с горизонта исчез Сашка Стамескин, первая любовь Искры. И последняя: у Искры не могло быть ничего второго. Ни любви, ни школьных отметок, ни места в жизни. Только погибнуть ей выпало не первой из нашего класса: первым погиб Артем… (Идет к Пашке) Пашка Остапчук. В школе за ним остроумия не водилось: он умел ловко вертеть на турнике «солнце» да преданно любить Леночку Бокову. Война отняла у Пашки ногу и спорт, и к Леночке он не вернулся, хотя она ждала его до Победы, а Пашку ранило на Днепре. Из нашего класса остался только Сашка Стамескин (тот укоризненно смотрит на него) Виноват, Александр Авдеевич Стамескин, директор крупнейшего авиазавода, лауреат, депутат и прочая и прочая. (Его рассказ продолжает Романихин)
Романихин (подходит к Жоре): Герой Советского Союза летчик-истребитель Георгий Ландыс. Жора Ландыс. Марки собирал. Артем… (идет к Артему) Артем Шефер. Из школы его выгнали за принципиальность, и он доказал ее, принципиальность свою, доказал! Когда провод перебило, он сам себя взорвал вместе с мостом. Просторная у него могила, у Артема нашего!.. Владимир Храмов, Вовик, отличник наш, тихий самый. Его даже в переменки и не видно было и не слышно. На Кубани лег возле сорокапятки своей. Ни шагу назад не сделал. Ни шагу!.. Искра… По… По… (Он так и не смог выговорить фамилии своей связной, губы запрыгали и побелели. Женщины бросились к нему, стали усаживать, поить водой. Он сесть отказался, а воду выпил, и мы слышали, как стучали о стекло его зубы. Потом он вытер слезы и тихо сказал) — Жалко что? Жалко, команды у нас нет, чтоб на коленях слушали.(стали на колени) Искра, Искра Полякова, Искорка наша. А как маму ее звали, не знаю, а только гестаповцы ее на два часа раньше доченьки повесили. Так и висели рядышком — Искра Полякова и товарищ Полякова, мать и дочь. А подполье жило! Жило и било гадов! И мстило за Искорку и маму ее, жестоко мстило! (его успокаивает Зина)
(Далее Борис продолжает свой рассказ)
Борис: – Через полгода, в начале пятьдесят второго, Николай Григорьевич умер. (в это время Романихин переодевается в белое и идет к «погибшим») Я был в командировке, на похороны не попал и больше не ездил на школьные сборы. Павел тоже, а Валентин ездил. Нечасто, правда, раз в два-три года. Встречался с теми, кто уцелел на фронте или выжил в оккупации, ходил в гости, гонял чаи с доживающими свой невеселый век мамами и стареющими одноклассницами, смотрел бесконечные альбомы, слушал рассказы и всем чинил часы. И самое точное время в городе было у бывших учеников когда-то горестно знаменитого 9 “Б”. Самое точное.